хорошо понимаете, о чем я. Коп остановился в нескольких метрах от багажника, в котором под ковриком что-то, как мне кажется, спрятано.
Джек чуть было не шелохнулся. Но копа вызвал кто-то по внутренней связи, и он передумал и вернулся к мотоциклу.
Вы у меня на крючке. Торчки сраные. Я плюю на ваши могилы, и коп отходит с лужайки, открывая доступ солнечным лучам в раскрытые настежь ворота, изрисованные краской с надписью «Гаражная распродажа».
Круглосуточный делирий
Я проснулся от громоподобных тарелок Бетховена. Эта ритмика сводила меня с ума, сквозь кошмарную пелену сна я видел ужасные картины повешения, линчевания, сжигания заживо. Но эти картинки были, как правило, мне не доступны, я знал, что это всего лишь картинки и не больше, всего лишь осколки новообразований, пусть и галлюцинаторных, но всё же не имеющих ничего общего с реальностью. Мой друг поневоле, профессор Кёрви, много рассказывал мне о них.
– Они призваны, чтобы напугать нас. Усыпить здравый смысл и растворить все имеющиеся у нас надежды.
Они были призваны растоптать мой здравый смысл.
Санитары забегали. Ещё один скрипач. Его звали Джо. Мало того что он был глухонемым, так ещё в нём брезжила индейская кровь. Он рассказывал истории племени Аяхуаске с помощью интерактивных видений. Аппарата для передачи эмоций, как здесь это называли. Ночью, когда дежурный фельдшер уходил «по фишке» домой, а сторож валялся где-то пьяный на задворках, я и Джо – мы садились в процедурной, натягивали на головы резиновые коробки с кучей болтающихся проводов и разговаривали с помощью мыслей. Его мир был туманным, заброшенным и настолько откровенным, что время от времени я протирал глаза рукавом больничной рубахи. Тут обычно врывался Кёрви и снимал нас на видеокамеру – «для опытов» – как он говорил, и благодарил нас каждый раз, когда наш с ним диалог доходил до катарсиса. Доктор Кёрви умело вел дневник, так что старшие санитары не знали, где он его прячет. Они часто заглядывали под матрац, совали трубку с лампочкой ему в желудок, но и там ничего не находили. В отделении был один единственный таксофон – связь с внешним миром. Но им обычно никто не пользовался. Зачем лишний раз марать себя рассказами близких, как хорошо им живется на том свете.
И вот когда мы все братией спустились на больничное кладбище, было дождливое утро. Листья, желтые, висели на ветках клена и шелестели в такт молитве священника. Что это было за зрелище, когда черный санитар решил справить половую нужду за яблоней, оступился, и на него тут же набросилась стая земляных крыс. Те повылазили из-под земли как бульдозеры и вцепились в черное и блестящее, словно пластмассовое, лицо. Сколько было крику! Доктор Кёрви сознательно установил камеру прямо под яблоней, другая была у него в руках. Он записывал звуковые дорожки всех разговоров пациентов и медперсонала. Иногда он даже забывал выключить диктофон во время помывки или вечернего туалета. Во время хозяйственных работ или игры в очко. Часами, в выходной день, когда в отделении никого не оставалось, мы пили кофе и слушали сделанные им
