он всё скакал по квартире, мерзкий предатель, пока в полседьмого вечера его не настиг мой молоток. Будильник взвился вверх всеми своими пружинистыми кишками, выпрыгнувшими из него, как чёрт из табакерки. Я посмотрел по сторонам и увидел вдруг и ощутил всем сердцем погибший рассерженный день. Зазвонил телефон, и, подняв его, я услышал сдобренный насмешкой томный голос доктора. «Как поживаете?.. Угу. Желаю поприсутствовать!» Ну и так далее, а самое главное: доктор сказал, в который раз за последний месяц, что все рассказы мои, и стихи, и комедии, и дневниковые и путевые записи ни что иное как просто-напросто бредообразование губительного свойства, ведущее лишь к шизофрении, а не к Нобелевской премии и что, по всем признакам, мне давно стоит обратиться к нему за профессиональной помощью. Я согласился, и ровно через час доктор буквально вломился ко мне в дверь, которую я едва успел приоткрыть, чтобы она не сделалась снесённой с петель от выставленного вперёд крепкого плеча доктора. Как только он оказался в прихожей, он нагло полез целоваться и ко мне под юбку своей волосатой рукой. Я отвесила ему мощнейшую оплеуху и трусцой побежала в комнату, чтоб там найти способы унять в нём зверя или вырубить окончательно чем-нибудь поувесистей. Доктор нагнал меня в коридоре, навалился всем телом; я разбила нос о паркет, и рука доктора вцепилась мне в волосы, но к счастью это был парик – сам я был лысым, а парик он разорвал зубами и хотел уже… Но тут я нащупал правой рукой, перевернувшись на спину, порядочный такой томик, не знаю чего – но говна на полках я не держал, даже на нижних, – вероятнее всего, это был Фёдор Михалыч или Лев Николаевич, может, конечно, и исповедь Жан-Жака Руссо, но… Короче, не важно. Я огрела его им, и он упал, и тот другой тоже упал, который – томик. Всё упала в глазах, и – сердце, и – мире. Всё кинулось опрометью и Бог знает куда, так что я даже и заметить ничего не успел. В натуре. Только я почувствовал себя вдруг до зарезу обиженным, вооружённым и, в общем-то, опасным, так что стоял я даже на улице, а не в какой-нибудь там комнате говённой. И вся та улица принадлежала мне. Я был как ковбой, как шериф, как нечто среднее и необъемлемо большое. Я до зубов был вооружён, как сказано выше: ружьё за спиной, автомат в руках, пистолет в кобуре, ножи, гранаты и ручной пулемёт. Я был раскрашен в защитную краску цвета фекалий и… Но самое обломное во всём этом было то, что в попе у себя я почуял нечто постороннее, несуществовавшее там раньше, вроде шнура, или провода, и этот шнур, или провод, уходил всей остальной своей длиной куда-то далеко, где глаз мой не мог видеть его. Но я чётко чувствовал, что там главное для меня и происходит, главное – вне меня. Судя по ощущениям и поступающим внутрь меня токам, там некто управляет чем-то вроде джойстика, то есть через джойстик управлял чем-то вроде «я» или чем-то на меня похожим. А я пляшу – пляшу через джойстик, пока какой-то мальчишка дурачок во всю дурачиться себе, а может, и вообще, кто угодно подойти да начать нажимать кнопки, и что я буду делать с этими проводами, мне неведомо. Вероятно, просто придётся сказать в милиции заранее, и лично главному шерифу, чтобы совсем