в лесу бегают! – уточнила Марья Семёновна, отодвигаясь от своего соседа чем можно дальше. – А вам не кажется, бабоньки, что чем-то пахнет?
Все потянули носами.
– А ведь и вправду чем-то пахнет, – подтвердила Наталья Петровна.
– Пахнет обыкновенно! – пожал плечами Илларион Матвеич.
– Вот что значит «своё»! – с лукавинкой в глазах молвила Лукерья Ивановна, и всё женское окружение тихо засмеялось.
– Смейтесь, смейтесь, – обиделся старик. – Вот задам всем вам здесь фернапиксу, будете знать. Взять хотя бы тебя, Семёновна. Хоть ты убога и немощна в свои шестьдесят восемь, однако видал, как ты свои глазенапы на своего соседа пялила.
– Это ещё на какого такого соседа? – возмутилась старушка. – Что ты всякую чушь с ересью мелешь? Иди лучше, поцелуйся с верблюдом! Людей постыдился бы и Бога побоялся, пакостник ты этакой!
– А вот на такого. На художника патлатого, портретиста-авангардиста.
– И вовсе он не авангардист, а импрессионист, – поспешила уточнить Авдотья Никитична.
– Много ты понимаешь! – пробубнил под нос Крендельков.
– Кстати. У него какие-то имя и фамилия чудные, – заметила Марфа Лукинична.
– Это точно! – оживился старик. – Лимонадион Анапестович Натюрмортов. – А вот и оне, собственной персоналией! – вдруг весело воскликнул Илларион Авдеич, ещё издали заприметив приближавшуюся высокую, худощавую фигуру мужчины лет тридцати пяти с ниспадавшей на плечи длинной копной волос.
Это был подающий надежды художник, имевший успех на выставках и у женщин. Рядом шагала модно одетая девушка с изящной фигурой, в яркокрасном платье, испещрённом цифрами и элементарными математическими формулами. На лице её лежал густой слой румяны, а банановые губы были ярко накрашены. Она улыбалась и кокетливо щурила глазки.
Пара возвращалась со стороны железнодорожной станции, расположенной в версте от дачного посёлка, в потоке дачников, возвращавшихся из города в свои загородные апартаменты.
– Ишь мне. Патлы-то свои как распустил, – не преминул съязвить Крендельков. – А его кобыла с номерными знаками чего только стоит. Эк наштукатурилась! Натурщица! Пришуршала!
Старушки приутихли, с любопытством разглядывая молодую пару.
– Привет представителям поколения начала двадцатого века! – поприветствовал Натюрмортов. – Товарищу Кренделькову – мой персональный!
– Гусь свинье не товарищ! – отвечал тот.
– Да я, дед, такой гусь, что любая свинья сочтёт за честь взять меня в свои товарищи, – отпарировал художник. – Всё весёлыми байками развлекаем народ?
Обоюдная неприязнь сквозила в их словесной дуэли.
– Говори-говори, гусь лапчатый, – огрызнулся Крендельков. – Тоже мне, Михель Анджелес нашёлся! Много вас тут таких бродют. Развели мне тут, понимаешь ли, фигли-мигли всякие…
– Небольшое
