было еще до смерти Северуса. Была битва, пикты гибли, и никакой надежды на победу. Но с рассветными лучами на холме появился он – Конан. Или его двойник из иных миров.
Он разметал римлян, как ветер разметывает солому. Его огромная секира несла смерть… а сам он был словно мои бессмертные, только не было на его теле синего узора, да и никакие раны не могли остановить его.
Римляне тогда разбежались.
А пикты устроили пир прямо на поле боя. И неодолимый Мериадок (если это был действительно он) поднял чашу к небесам, плеснул вино на землю… и исчез с лучом закатного солнца.
Будто его и не было.
Пиктам было проще: они благодарили меня за появление этого героя.
Мне было хуже: я не понимал ничего.
– Конан, я не стану проводить обряд.
– Ну да. Я же сказал: я сам выйду из кургана.
– А ты подумал, куда ты выйдешь? Ты не властен над тропами миров, ты можешь оказаться где угодно.
– Мне угодно оказаться там, где я буду бить римлян.
Воин на миг задумался и вдруг рявкнул:
– Нет! Не римлян! Любых врагов бриттов! Любых, сколько их было и будет во всех твоих временах!
– Уверен?
– Сколько раз повторять!
– Хорошо.
И синим светом сияла каменная резьба на стенах крипты, и оплетали потоки силы тело нагого исполина… оплетали, но не оставляли следов.
Ибо нельзя взять то, что тебе не дают.
Ибо не будет проведен обряд – без жреца.
И не выйти из кургана дерзкому.
Только – не держится он за жизнь. Не боится гибели. Обречен самонадеянный на смерть, и смело рвет он сети заклятий, ибо нечего терять тому, кто презрел спасение.
Разорваны узлы узоров, спутаны хитросплетения законов.
Нет жизни наглецу, но и смерти нет ему без жизни.
Нет ему ни будущего, ни прошлого. В бездорожье времен блуждать, неся гибель тем, кого назовет врагами.
Кимра вздрогнула в ужасе, когда дружина Конана Мериадока – исчезла.
Все ждали, чью же сторону примет племянник Эудафа, дерзнет ли пойти против дяди и короля, осмелится ли обнажить оружие против римских легионов – или долг младшего и благоразумие возьмут в нем верх?
Все ждали начала битвы…
…и ничего.
Нет Конана – говорят, ушел к Марху. И не вернулся.
Нет и его дружины. Исчезла, как пена на прибрежных камнях.
Что ж, пока вся Кимра болтает об этом, Максену можно идти на Каэр-Ллуд, не опасаясь нападения с тыла.
Ночью Марх долго сидел в главной зале один. Эрлы и слуги, чувствуя настроение короля, разошлись кто куда.
Марх глядел в очаг, иногда подкладывал поленья. Старался не думать ни о чем. Особенно – о боях, которые, наверное, идут уже на подступах к Каэр-Ллуду…
Не думать!
На душе было скверно, как никогда. Сознание своего бессилия оказалось отравой хуже гнилого мяса.
Иноземные
