стихи иногда читал, они в ответ моргали глазами с длинными ресницами и, казалось, всё понимали.
Только Ураган, вороной жеребец Кочубея, не подпускал к себе, приседая на задние копыта и поднимаясь «свечкой» при любом приближении. Сдвинув папаху на белесые брови, Кочубей довольно улыбался:
– Ревнует, стервец. Це верно, Алесь, прикипел я до тебя, як до свойго.
То страшное отступление по губерниям Северо-Западного края, когда иной раз кавалерия проходила сквозь обозы беженцев, оставляя за своей спиной проклятия, не забывалось. Озверевшая, обозлённая толпа давящих друг друга ради ломтя хлеба и глотка супа на пунктах кормления, едва присыпанные вдоль дороги трупы холерных, исходящий от них нестерпимый смрад…
Алесь вспоминал маму и не понимал, как смогла бы она вынести всё это.
Линия фронта отодвинулась в болота Полесья. До самых холодов носился в воздухе запах спирта и сивушных масел: сотни мелких винокуренных заводиков сливали водку в пруды и канавы. И опять лежали на земле трупы: немало было тех, кто, теряя рассудок, до беспамятства хлебал эту грязную жижу, не в силах устоять перед желанием забыться. Расплодившиеся в окопах и землянках крысы не позволяли терять бдительность. Они не гнушались трупами, но не забывали и про хлеб из солдатских пайков, а при случае, могли покусать и заснувшего солдата.
Озабоченный, раздражённый Кочубей мелькал повсюду, вынуждая рубить брёвна, строить блиндажи, доводя всех до изнеможения, лишь бы были заняты делом.
А потом худощавый, изящный взлетал на коня, заставлял Алеся скакать рядом, не отставая ни на шаг рубить кусты, метать нож…
Алесь неумело взмахивал шашкой.
– Не, милай, ты вже на куски порубан, – вздыхал урядник. – Давай ще раз, замахивайся на меня.
– Не могу я на человека, Иван Антонович.
Глаза Кочубея становились жестокими, тонкие губы неодобрительно кривились:
– От, яка мамка, така и лялька. Тут война, Алесь, не мамкины пряники. Альбо ты яго, альбо тебя.
Когда прошел слух, что собирают Кубанский конный отряд особого назначения, Кочубей записался не раздумывая. Записал и Алеся, предупредив:
– Ты, главное дело, помалкивай. И рядом держись.
***
Тяжело стукнула дверь. В теплушку, словно на коня, легко запрыгнул Кочубей, на плечах – недавно полученные лычки старшего урядника.
– Фух, снова остановились. Боле стоим, чем едем. Ладно бы на вокзалах, а то ведь, как зараз, в голом поле. Добре у тебя тут, Алесь, тихо… Эти-то горлопаны в вагонах всё разоряются: сами не ведают, чего хотят.
Раскинулся вольготно на сене, подложив руки под голову:
– Талдычат про революцию… Николашка от трона отказался, бог с ним, не мово ума дело. Но отказываться лошадей чистить да кормить – непорядок. Они же не люди, не разумеют всех этих дел…
Усмехнулся, на подвижном лице обозначились резкие морщины:
– Слыхал, Алесь? Наш-то господин есаул уже не ШкУра,
