>В узкой картонной коробке в зимнюю пору с братьями и сестрами было даже тепло. Щенки ютились в одном углу, чтобы согреться. Рядом сидела пожилая женщина. Казалось, она спала. Туго укутанная толстым шарфом шея, хрупкие плечи, на которые взваливалось помимо вязанных кофт, тяжелой пуховой куртки еще и теплая накидка, маленькие болезненные ноги с варикозными язвами в толстых ботинках, запотевшие круглые очки, скрывающие глаза. Время от времени женщина посапывала, иногда напевала песни – старые, напоминающие о молодости легкие мотивы, под которые молодые тела кружились в веселых танцах в светлых залах. Люди проходили мимо. На передней стенке коробки жирным черным маркером написали: «Щенки по центу».
Лило, так прозвали щенка, непоседу-брата, постоянно выныривал из теплого комка своей семьи, разительно тявкал и высовывал розовый язык. Когда кто-то подходил, чаще всего это были дети или очень грустные одинокие люди, он начинал вилять хвостиком и по-дружески сверкать глазками. Но щенков никто не брал. Тяжелые времена – не та пора, когда в семью принимают еще один рот, пусть даже если этот рот – пасть. Робби – самая красивая сестричка маленькой семьи. Она любила высовываться из коробки вместе с братом и один раз чуть не убежала за хорошенькой девочкой в яркой шапке с помпоном. Их забрали первыми чуть позже. Когда стрелки циферблата перевалили за семь часов вечера, и все вышли на усталых ногах из офисов, направляясь по холоду домой, где их могли ждать пустые стены и темные силуэты мебели или залитая светом гостиная и стойкий аромат скромного ужина.
Безликая толпа. Люди сменяли друг друга, проходя мимо. У всех хватало своих забот, и на бедных щенков им было плевать. Женщина безразлично сидела на стареньком походном стульчике, который уже трещал от мороза. Снег валил с неба громадными хлопьями. Джош полюбил эти падающие звезды с первого мгновения. Он разевал пасть и ловил снежинки, радостно тявкая, ощущая сладкую прохладу. Он еще не понимал, что обречен, и мог радоваться простым вещам. Щенки в углу коробки жалобно скулили. К девяти часам их осталось пятеро.
Когда пробило половину одиннадцатого, женщина проснулась, встрепенулась и живенько поднялась, сложила стул и заглянула в коробку. Пятеро комочков счастья замерзали и трескались. Один Джош еще высовывал темную мордочку и ловил снежинки. Он был самым обычным щенком, ничем не отличающимся от прочих, и прекрасно это понимал – от того и мог радоваться. Женщина взяла коробку одной рукой, другой прижала к телу стул и пошла по плотным дорогам в сторону холодной квартирки.
В тепле щенки немного оживились. Они изголодались и устали. Женщина насыпала в пять блюдцев корм, еще в пять налила молока, поставила все на прохудившийся пол в кухоньке и ушла в коридор снимать с себя тяжелые одежды. Тихая лампочка покачивалась на потолке и рассеивала свет на узкие стены. За окном растелилась темень. Рамы дрожали от завывания ветров. Щенки кинулись к мискам. Они ели не так давно, но уже проголодались. Погода сильно изматывала. Пару месяцев от роду, а жизнь уже не жаловала.
Ей было не больше шестидесяти. Старая дряхлая кожа, древняя тяжёлая одежда. Остались только блики счастливых деньков, отражающиеся в глазах. Она жила же механически, особо ничего не чувствуя. Одиночество, разруха съедали её бедную старую душу… Осталась надежда. Пыльная, дряхлая надежда, хранившаяся на дальней полке в шкафу, куда уже давным-давно никто не заглядывал И какое-то светлое чувство, занимающее не больше точки в сердце. Кажется, раньше это звали состраданием.
По кухне разнесся свист вскипевшего чайника. Повернувшись, женщина отключила плиту и, не вставая, налила себе чай. Щенок лежал у нее на коленях. Горячая чашка стукнулась о стол, от нее поднимался пар. Щенок положил мордочку на стол, смотря глазками по сторонам. Женщина обхватила тонкой ладонью чашку и грустно посмотрела перед собой на выцветшие обои. Рамы задрожали от ветра сильнее, будто собирались что-то сказать. Часы стучали, едва шевеля стрелками. Щенки заканчивали ужинать и ложились где-то поблизости на пол. Один попытался запрыгнуть на узкий подоконник с одиноким цветком в горшке, но у него ничего не вышло, и он от обиды заскулил, опустив уши. Горячий чай обжигал губы.
Женщина поставила на стол пустую чашку и посмотрела на донышко. Щенок спрыгнул с ее колен и присоединился к своим братьям и сестрам. Женщина вскоре поднялась, вымыла чашку, вытерла ее вафельным полотенцем и поставила аккуратно на полку. Она поправила волосы и похлопала себя по щекам. Глаза были слегка подведены карандашом, ресницы накрашены, но это делалось из привычки. Без желания, без чувства. Женщина еще раз посмотрела на часы. Доходила полночь.
– Ничего, завтра вас обязательно кто-нибудь возьмет, – сказала женщина напоследок и погасила свет.
Она ушла в комнатку напротив, в свою спальню. Тоже узкая и не особо просторная, но хорошая, если посмотреть с нужного угла. Входили кровать и шкаф, даже радио на маленьком столике, стульчик, красивый ночник, портрет погибшего мужа. В одной спальне – целая жизнь. Рядом с ночником лежал томик Байрона и футляр для очков. Женщина вдохнула
