>И грянет свет.
Сплотимся мы
Перед огнём
И песни петь
Решимся вновь,
И грянет свет.
Вдруг боль уйдёт
И с нею страх,
Лишь огнь в глазах
Зовёт нас в путь,
И грянет свет.
Мечта в умах
Нас в мир ведёт
Людей спасти
И брешь закрыть,
И грянет свет.
И меч ты свой
Вновь обнажи,
В последний бой
Его пусти,
И грянет свет.
Хоть тьма кругом,
На бой пойдём,
Не испустив
Последний вздох,
И грянет свет.
«Свет»
Свет жестокосердный алюминиевой лампы в операционной, где вскрывают тело бездомного, тело, подгнившее, с кучей побоев, с впалыми щёками, сухими и рваными волосами, с глазами, впавшими в бездну сознания, со слезами, засохшими в глотке его, с рельефным следом на шее.
Он не был гонителем, не был мучителем, лишь сочинителем историй пустых. Строки слагал он и смыслы спрягал на бумаге, желая добиться чего-нибудь в жизни, желая познать и себя.
Свет освещает каждую часть его тела, рассказывает историю его, не спрятаться мелким ушибам на теле, не скрыться и маленьким точкам на венах…
Он был одиноким, забытым поэтом, со своими мечтами и трудностями, хотел он писать, стать известным, и чтобы венок на чело водрузили его. Но был он растоптан людским благочестьем, стремленьем угробить себя самого.
Свет до последнего вздоха поэта грозился ему погаснуть навек, луной возвещая о скорой утрате, а солнцем – грядущие чудеса.
Он не был убогим и бесталанным, поэт был простой, но со своею ненужною силою, стихи неопрятные в форме слагал, что были подчас лишены и значения, или лежало оно на поверхности лжи.
Свет мягкосердечный обычной лампады падал ему на лицо, тень отбрасывая печали и грусти, что полонили думы его, тень благородного лика, уставшего в битве с судьбой, каждой морщинке дорожку он вывел на дряхлом столе без ножки и скатерти.
Он был подчас завсегдатаем грязных пирушек, слыл сказителем самых похабных шуток, но удаляясь к себе в комнатушку сочинял не стишки, а стихотворения.
Свет лучезарного солнца освещал его путь и бденье дневное, работу тяжелую он выбирал и с улыбкой ее совершал, без тени сомнения, тени усталости, вновь и вновь совершал он тупую и монотонную, убогую и неблагородную работу во имя целого мира, но не во имя себя.
Он был скромно одет в сюртучок потускневший, с фуражкой дырявой и плохонькими сапогами, без плотного пальтеца, без перчаток, шарфа, но с чистою рубашонкой и вечно белым бельём.
Свет от воротника его разливался белизной, поражая всех встречных, знакомых. Был беден, до ужаса беден, даже смерти и голоду страшно смотреть на него, но вечно в белой рубашке, сияющей чистотой.
Он был неженат, он был бездетен, он был оставлен друзьями, семьей, он не добился поставленной цели и дни закончил в убогоньком переулке на скатерти и без ноги, с улыбкой и в вечно блестящей рубашке.
Свет подсветил всю его жизнь: от первого вздоха и до последнего; улыбкой своей и воротником он осветил получше дневного светила проблемы всего человечества, вывел он их на бумаге, вдолбил буквами в холст, чтобы мы, кровожадного Бога потомки, лицезрели страдания человека.
– — – – – – – – – – – —
Рассветные крики мечты иллюзорны,
Веселые страсти сыграли с людьми.
Надежда осветит печальные жизни
И эхом взорвется в бездонной ночи.
«Голова – раскалённый бидон»
Голова – раскалённый бидон
Под гнётом вулкана раздумий.
Обжигающей страсти поток
По венам тончайшим бредёт.
«Цвет»
Час давно минул полночный
Прогремели
