Миле в самое ухо Евгений Аркадьевич, слегка коснувшись его своими тёплыми губами… Его дыхание обожгло ей щеку – и по телу Милы снова пробежала дрожь… А он, не спрашивая, тут же крепко взял её за талию, на секунду придержал, чуть прижав девушку к себе, и подсадил на верхнюю полку… помог ей устроиться, заботливо накрыв простыней, и спросил, не надо ли опустить штору на окне. Мила была от всего происходящего в какой-то прострации – никто и никогда так о ней не заботился. Мать всегда была строгой и неласковой, отец ушёл, когда Миле едва исполнилось восемь лет…
Она не сразу даже поняла, о чём её спросил Евгений Аркадьевич.
– Опустить шторку на окне? – очень тихо переспросил Евгений Аркадьевич, вплотную приблизив к ней свое лицо.
И на этот раз Мила отчего-то не отстранилась от него. Она лишь спохватилась и тоже чуть слышно, словно они уже были заговорщиками (от кого только?) – ответила, что лунный свет ей не мешает.
Евгений Аркадьевич молча кивнул, но штору всё же приспустил: – Вам, Милочка, так уютнее будет.
И девушка, в который уже раз, почувствовала странное неудобство, – как будто они оба все это время, – и в коридоре вагона, и сейчас – в купе, занимались непристойными вещами.
Но почему? Отчего непристойными? – ответа у неё не было.
Однако от всей этой, такой искренней на первый взгляд заботы мужчины, она только все больше и больше напрягалась, и только когда Евгений Аркадьевич улёгся на свою нижнюю полку напротив неё и начал глубоко дышать, облегчённо вздохнула и закрыла глаза…
…Мила облегчённо вздохнула и закрыла глаза.
Как выяснилось из рассказа Евгения Аркадьевича, Алевтина Львовна преподавала в музыкальной школе по классу фортепиано, а сам он работал чертёжником в конструкторском бюро на огромном машиностроительном заводе и был там уважаем. Он пообещал, что поможет ей устроиться ученицей контролёра по качеству, что для начала она поживёт у них – и не возражайте! – в огромной четырёхкомнатной квартире на Московском проспекте есть отдельная комнатка, как раз для неё, и она их совсем не стеснит, что потом, возможно, ему даже удастся выбить для неё место в заводском общежитии; затем она переведётся на вечернее отделение. Он говорил обо всём этом уверенно и как о само собой разумеющемся.
Мила не нашлась, что и возразить. Она сама не хотела возвращаться к прошлому, к прошлой своей жизни до… И к тому же, хотя она и чувствовала какую-то странность и неловкость во всей этой истории с упорной настойчивостью Евгения Аркадьевича заботиться о ней и её судьбе, ей не хотелось обижать его – этого… рыжего толстячка.
«Ладно, пусть пока так все будет – время покажет».
Но она ещё долго-долго, пока не стало светать, ворочалась на твердом, бугорчатом от сбившейся в нём ваты, матрасе и всё перекладывала под головой такую же твёрдую и бугорчатую подушку.
