складкой. «Дяденька» крепко схватил Любочку за тоненькое запястье и стал водить ее рукой по брюкам, по расстегнутой ширинке. И перепуганная Любочка вдруг ощутила в ладошке секретного зверька, который в детстве водился в кармане у папы. Когда Любочка была маленькая, ей больше всего нравилось играть с Петром Василичем в «по кочкам, по кочкам, бух в ямку», а за конфетами и пряниками норовила она, к неудовольствию родителя, залезть самостоятельно, прямо в карман брюк. Карман, помимо сластей, таил в себе некую тайну, Любочка это чувствовала. Она сначала забоялась, ощутив за тканью присутствие чего-то живого и непонятного, но потом, осторожно вынимая дрожащими пальчиками печенья и леденцы, безотчетно старалась коснуться загадочного трепещущего предмета, и делалось ей от этого немного страшно и немного стыдно. Петр Василич из-за этого сердился, хоть и старался не подать виду, и спросить напрямую, кто живет в его кармане, девочка не решалась. И вот сейчас, здесь…
Ее начало рвать, но настырный кавалер, казалось, не замечал. Впрочем, это было немудрено, двадцатидвухлетний «дяденька» был едва ли не пьянее Любочки. Ему удалось-таки задрать юбку, но дальше дело не пошло – он задышал громко, неловко потыкался Любочке чуть выше колена, дважды нелепо дернулся и, словно комар, насосавшийся крови, отвалился в сторону, после чего громко, пьяно засопел, а у Любочки по ноге потекла горячая липкая жижечка, выпущенная секретным зверьком. Любочка снова заплакала, и ее снова стошнило.
Скоро в голове чуть-чуть прояснилось, но в ногах по-прежнему ощущалась слабость. Любочка осторожно выбралась из-под квартиранта и с опаской выглянула из заваленного сеном сарайчика. Сначала ощутила студеное дуновение паники, потом не без труда узнала собственный задний двор и успокоилась вдруг. Над Маной-рекой стояла половинка луны, и каждую звездочку было видно над головой так же отчетливо, как на карте звездного неба в кабинете физики. Любочка шатаясь добрела до колодца и долго лила из ведра за шиворот звенящую воду, жадно прихватывая губами непослушные струйки, стекающие по щекам и подбородку, тщательно, по-бабьи подоткнув юбку, отмывала липкое бедро, и ее опять рвало в траву. Ощущение стыда и грязи было нестерпимым, мокрые дрожащие руки двигались машинально, словно отлаженный вспомогательный механизм. Начался озноб. Потихонечку, стараясь не разбудить мать, Любочка прокралась в дом. Ей снова хотелось коснуться подушки и насовсем умереть – даже сильнее, чем утром.
Едва Любочка забралась в прохладную постель и натянула на себя одеяло, дверь скрипнула и в проеме возникла страшная темная фигура. Любочка ойкнула и нырнула под одеяло с головой.
– Ох и дура ты у меня, ох и дура… – беззлобно вздохнули в проеме голосом Галины Алексеевны.
Галина Алексеевна прекрасно видела, как пьяный квартирантик подводит Любочку к сенному сараю, и радовалась, что Москва у девочки в кармане; она подглядывала и подслушивала под дверью – и разглядела все, что время суток позволяло
