все здесь знакомы. А знаешь, как я с ней познакомился? Пораньше Воронихина, да, пожалуй, и всех. Разве что Славка знал её раньше, по Москве. Сижу раз я, значит, в городской читалке, листаю вариационное исчисление.
– Вариационное. Это обязательно.
– Можешь помолчать. И что-то странное творится со мной. Через пару столов такая девушка. Укуталась в голубой платок, а у меня голова кругом идёт, ничего не пойму. Смотрю, собирает книги, подхожу: «Девушка, у вас есть карандаш?» Поднимает глаза, подаёт карандаш. «А теперь говорите ваш телефон». Смотрит она на меня, вздыхает и безмолвно идёт к двери. Идёт так, во мне всё переворачивается. Противен сам себе стал. Догоняю её: «Девушка, не исчезайте, оставьте ваш телефон». А она тихо в ответ: «Он есть в телефонной книге». «А ваша фамилия?» «Она тоже там есть». Удивительная девушка. «Что мне, – думаю, – теперь дежурить в читалке, и тогда родина потеряет в моем лице гениального математика?»
– Да, – обрадовался Игунин, – действительно, и потеряла. Если и есть в тебе что-то математическое, то в лице.
– А через несколько месяцев она стала Воронихиной.
Мокашов слушал и не слушал их разговор. Всё, всё, что касалось её, задевало его и трогало. Он вспоминал её губы отдельно, точно улыбку чеширского кота, и находя в них массу выражения.
Отсюда, снизу, издалека открывался необыкновенный захватывающий вид. Идущая на подъем дорога смотрелась серо-фиолетовой стеной. По её полотну, молочному вдали, ползли блестящими божьими коровками легковые машины, а остеклённый со всех сторон автобус смотрелся блестящим, мокрым жуком. Сочная зелень служила рамой картине, из которой местами выглядывали серые здания фирмы.
Но Мокашов всего этого не замечал. Его внимание было приковано к переднему плану, грязно-жёлтой стене невзрачного дома, к её единственному, расположенному рядом с пожарной лестницей окну.
– Погуляли, отдохнули? – Встретил их в опорном пункте дежурный, и тут же передал их оперуполномоченному, сообщившему им весёлым голосом.
– Идём брать рецидивиста.
– Оснований для паники не предвидится, – объяснял он уже на ходу, – сопротивляться ему нет никакого смысла.
Он расставил их вокруг дома, и Мокашову досталась торцевая стена.
– Оружие он вряд ли применит, – заверил оперативник, – на нём уже куча собак навешена и самодеятельность эта ему ни к чему. Но не дремать!
Странно было, что здесь, в двух шагах от фирмы, на углу, где обычно назначались свидания, свито преступное гнездо, и неизвестно – чем ещё дело закончится?
Потом они устроили, что называется «разбор полёта». Оперативник двинулся к дверям, и тут же из мокашовского окна выглянула длинноносая старуха. Оперативник скомандовал: «На чердак», и Мокашов рванулся к поржавевшей пожарной лестнице с заколоченными нижними ступенями. Старуха отпрянула от окна, а он обдираясь, неловко карабкался, добираясь до чердачного окна. На чердаке в клубах пыли, он неловко схватил со спины кого-то, опасаясь и не зная, как действовать дальше. «Преступником» оказался Семёнов, и все обошлось. Рецидивиста в доме не было, а на чердаке просто возились
