значения. Потому что Клаузеры могли похвастаться принадлежностью к королевскому клану иного рода: в мире скрытых банковских счетов и тайных финансовых потоков Йонас Клаузер был настоящим монархом.
В отличие от своей жены он держался как самый настоящий аристократ. С кем бы Йонас ни общался, он помнил имена детей своего собеседника, его родителей, супруги и любовницы, даже если пересекался с ним всего только раз, много лет назад, на какой-то вечеринке с коктейлями, где этот человек был далеко не самой важной персоной. Клаузер умел непринужденно поддерживать беседу об искусстве, о винах, о парасейлинге[2] или филателии – да о чем угодно – и мог делать это на пяти языках. Муж Аннабель говорил о нем, что это настоящий банкир-джентльмен. Когда разговор заходил о Йонасе, в голосе Мэтью звучало глубокое почтение. В первую неделю после приезда в Женеву Клаузеры устроили в честь Мэтью и Аннабель прием в галерее Скопия, известной тем, что там представлена швейцарская живопись. Взяв Аннабель под руку, Йонас познакомил ее с местными кураторами, галеристами и художниками. Он сказал, что хочет, чтобы она чувствовала себя здесь свободно. Мэтью был для него членом семьи, а теперь то же самое можно сказать и о ней. И если он может сделать что-нибудь, чтобы она чувствовала себя в Женеве как дома, ей стоит на это лишь намекнуть…
Аннабель позвонила Арманду, их шоферу. Торопливо написав на салфетке короткую записку, она оставила ее на столике в фойе, где Мэтью обязательно ее заметит. Он хранил все их записки в отдельной коробке у себя в шкафу. Причем даже самые банальные, написанные на салфетках, кассовых чеках или корешках старых билетов в кинотеатр, которые его жена находила на дне своей сумочки. Аннабель обнаружила этот факт вскоре после свадьбы и по сей день полагала, что это ужасно романтично. Зная, что все будет сохранено, она теперь гораздо внимательнее относилась к своему почерку. Иногда Аннабель сопровождала текст каким-то маленьким рисунком, зная, что это вызовет улыбку у Мэтью. За последние несколько лет она открыла в себе настоящий талант к подобным шалостям.
Но сегодня рисунка не будет. Она подписалась: Х[3], А. Конечно, это менее эмоционально, чем Люблю тебя, А., как она подписывалась время от времени, но зато нежнее, чем просто А. «Хорошо бы Мэтью иметь достойное оправдание, – подумала Аннабель. – И хорошо бы, чтобы он был не с Зои».
Едва открыв входную дверь, она испуганно охнула. В вестибюле перед ее квартирой стояло двое мужчин с мрачными лицами. В руке у одного из них был дипломат. Незнакомцы были в костюмах и пальто. Их волосы были влажными от снега; у обоих щеки раскраснелись от холода.
– Аннабель Вернер? – спросил тот, что с дипломатом.
Он произнес ее фамилию на немецкий манер – Вернер. Из-под очков с прозрачной оправой на нее щурились темные колючие глаза.
– Да, а что?
– Простите, что напугали вас.
Он
Парасейлинг – полет на парашюте, прикрепленном к какому-нибудь тягловому средству.
Х – знак поцелуя в конце письма.
