изучением языка. Смена длилась всего десять дней, но какими они оказались насыщенными! Язык, правда, я так толком и не выучила, но тёплая атмосфера, которая всегда царила на занятиях, запомнилась мне надолго.
С первого класса я посещала изостудию, которую вела прекрасная преподавательница – невысокая пухленькая женщина в очках. Мне неимоверно нравились наши занятия, и я мечтала о художественной школе в будущем, но так как дома пылился папин аккордеон, меня отдали в музыкальную школу. Я сопротивлялась, поскольку этот инструмент совершенно меня не вдохновлял, но родители настояли. На прослушивании я жутко волновалась, и из жалости меня взяла к себе невысокая большеглазая улыбчивая женщина – Лариса Марковна.
На обратном пути мы с мамой проходили мимо актового зала музыкальной школы, где толпились девочки с родителями – шёл набор в хореографию. Мама предложила попробовать, но мной овладело жуткое упрямство; возможно, причиной была усталость от только что пережитого волнения, хотелось избежать повторной пытки, и я отказалась.
С того дня я стала ученицей Школы искусств по классу аккордеон. Своего занятия я очень стеснялась, в школе надо мной только подтрунивали. Ещё бы: мы жили в городе, где всё «деревенское» принижалось, высмеивалось. Я была единственной «народницей» в классе, мой инструмент называли гармошкой, отчего я расстраивалась и стеснялась ещё больше. Сестра вообще не любила мою игру, поэтому приходилось учить произведения в её отсутствие.
В музыкальной школе учёба давалась нелегко, но было интересно. На занятиях по музыкальной литературе мне нравилось слушать классическую музыку на пластинках, изучать биографии великих композиторов, петь в хоре, но вот ритмика, оркестр и сольфеджио у меня не задались. На ритмике раздражали однообразные прихлопывания и притоптывания, с огромным трудом давались диктанты на сольфеджио, голова вскипала, пока я силилась понять, какая нота или аккорд сейчас прозвучали.
Оркестр я и вовсе не смогла выдержать – меня охватывала паника от ответственности вступления в нужный момент, я постоянно всё портила, отчего наш весьма эмоциональный дирижёр (он к тому же являлся директором школы) повышал на меня голос. После пары таких уроков я попросила Ларису Марковну освободить меня от этих пыток, и святая женщина пошла мне навстречу.
Больше всего я любила занятия по специальности. У меня была прекрасная преподавательница – добрая, открытая, жизнерадостная, терпеливо объяснявшая новые произведения. Она повысила на меня голос лишь однажды, но, увидев навернувшиеся на глаза слёзы, больше никогда не ругалась. В конкурсах я участвовала крайне редко – очень боялась играть на сцене, да ещё под оценивающие взгляды судей. На выступления перед родителями я просила своих не приходить, иначе страх сковывал пальцы, и я совсем не могла играть.
Однажды на одном из концертов произошёл конфуз. Меня объявила
