Собрание сочинений. Том 4. Евгений Евтушенко

      Оглядел я, вздрогнув, кубрик:

      понимает ли рыбак,

      тот, что мрачно пьет и курит,

      отчего он мрачен так?

      Понимает ли завскладом,

      продовольственный колосс,

      что он спрашивает взглядом

      из-под слипшихся волос?

      Понимает ли, сжимая

      локоть мой, товаровед, —

      что он выяснить желает?

      Понимает или нет?

      Кулаком старпом грохочет.

      Шерсть дымится на груди.

      Ну, а что сказать он хочет —

      разбери его поди.

      Все кричат: предсельсовета,

      из рыбкопа чей-то зам.

      Каждый требует ответа,

      а на что – не знает сам.

      Ах ты, матушка-Россия,

      что ты делаешь со мной?

      То ли все вокруг смурные?

      То ли я один смурной!

      Я – из кубрика на волю,

      но, суденышко креня,

      вопрошающие волны

      навалились на меня.

      Вопрошали что-то искры

      из трубы у катерка,

      вопрошали ивы, избы,

      птицы, звери, облака.

      Я прийти в себя пытался,

      и под крики птичьих стай

      я по палубе метался,

      как по льдине горностай.

      А потом увидел ненца.

      Он, как будто на холме,

      восседал надменно, немо,

      словно вечность, на корме.

      Тучи шли над ним, нависнув,

      ветер бил в лицо, свистя,

      ну а он молчал недвижно —

      тундры мудрое дитя.

      Я застыл, воображая —

      вот кто знает все про нас.

      Но вгляделся – вопрошали

      щелки узенькие глаз.

      «Неужели, – как в тумане

      крикнул я сквозь рев и гик, —

      все себя не понимают,

      и тем более – других?»

      Мои щеки повлажнели.

      Вихорь брызг меня шатал.

      «Неужели? Неужели?

      Неужели?» – я шептал.

      «Может быть, я мыслю грубо?

      Может быть, я слеп и глух?

      Может, все не так уж глупо —

      просто сам я мал и глуп?»

      Катерок то погружался,

      то взлетал, седым-седой.

      Грудью к тросам я прижался,

      наклонился над водой.

      «Ты ответь мне, колдовская,

      голубая глубота,

      отчего во мне такая

      горевая глупота?

      Езжу, плаваю, летаю,

      все куда-то тороплюсь,

      книжки умные читаю,

      а умней не становлюсь.

      Может, поиски, метанья —

      не причина тосковать?

      Может, смысл существованья

      в том, чтоб смысл его искать?»

      Ждал я, ждал я в криках чаек,

      но ревела у борта,

      ничего не отвечая,

      голубая глубота.