в небольшой квартирке по-другому бы не получилось. Обычно в дело вступал тот самый старый советский стол с блестящей деревянной столешницей, который большую часть года сиротливо жался в коридоре, зато на праздники и дни рожденья горделиво расправлял свои крылья, объединяя несколько поколений вокруг себя. Однако сегодня гостей было гораздо больше, поэтому к нему на поддержку прискакал кухонный белый столик, позволив уместить ещё человек семь, правда все всё равно сидели тесно-тесно, упирались локтями в локти, коленями в ножки героических столов, путали рюмки и бокалы, если те по небрежности оказывались рядом с соседскими, ютились в тесноте, но как обычно – не в обиде.
Повод, правда, в этот раз был не такой радостный. Наверное, даже столы изумлялись, почему гости не улыбаются, не смеются, не гремят бокалами. Такого в их квартире ещё не бывало. В большой комнате вместо радости повисли смятение, страх, плохо сдерживаемые слёзы. Что-то изменилось навсегда. Чего-то недоставало, а что-то появилось.
И точно! Появился портрет. Без рамы, над проходом в комнату висел теперь портрет моей бабушки. Она была здесь совсем молодая на фоне свежей весенней листвы, мягкие ангельские глаза смотрели вдаль, но сильнее всего взгляд цеплялся за губы – полные, вырисованные так тщательно и с такой трепетной любовью. Лишь в кудрях волос и в воротнике рубашки не доставало нескольких мазков, всего пара-тройка незавершенных линий.
– Ой, дед, ты портрет повесил! Наконец-то он тут.
Взгляды всех гостей и даже нашего кота устремились на картину. Наверное, многие из них раньше портрета не видели. Дед в молодости был художником, поэтому я выросла в доме с картинами. Копии картин, выполненные маслом на больших холстах – «Утра в сосновом лесу», «Мадонны Литты» и «Сикстинской мадонны» были наряжены в шикарные позолоченные рамы и украшали большую комнату, где жили бабушка с дедом и где традиционно собирали гостей. Но вот незаконченный бабушкин портрет присоединился к ним совсем недавно.
– Сразу видно, дед в губы был влюблён, – запорхали по комнате вздохи восхищения.
– Очень хорошо получилась, Толь.
– Наконец-то портрет на своём месте, дед.
Дед задумчиво посмотрел на картину, как и все, покивал. Он всегда был немногословен, сколько я его знала, а когда почти потерял слух, то и подавно редко говорил.
– Женечка – красавица моя, – вздохнул дед. – Так и не закончил его… Ещё и краска потрескалась вон там, в уголке, – махнул он рукой.
– А почему не закончил, дед? – спросила я мягко.
– Ну… почему-почему. Как объяснишь-то. Это же жизнь целая…
***
До встречи с дедом моя бабушка жила на Париже. Но не во Франции, а в нашем маленьком городке. Такое экзотическое название район получил из-за строительства мануфактурной фабрики, которой владели французы. Впрочем, в соседней деревне был ещё и карьер с названием Байкал, а в соседнем городе – речка Амазонка. Маленькие города всегда создавали внутри себя свои мирки, так что хочешь – купайся утром в Байкале, а вечером – в Амазонке, ужинай – на Париже, и не нужна нам заграница, уже и здесь всё есть.
Бабушка со своими родителями, сестрой и братом занимали половину крошечного деревянного домика на две комнатки. Дел там всегда было много – цветы полей, крыжовник обери, суп сварить не забудь, а хочешь мыться – ванная в саду за буйством плодовых кустов – воды натаскаешь, вот и помоешься, а за тобой и сестра с братом.
Но танцы в местном клубе – мероприятие обязательное, как же их пропускать? В тот день бабушка усиленно работала, чтобы успеть пойти на танцы к вечеру. Ей было девятнадцать лет, совсем ещё юная, совсем ещё не бабушка, но такая красотка! Я не могла её видеть тогда, но уверена, что она была самой яркой тем вечером в клубе. От неё всегда исходило золотистое сияние жизни, скорости, невероятной силы. Мне кажется, её сердце билось немного быстрее, чем у её подруг, отчего румянец наливал щёки, как солнце – яблоки.
Дед, конечно, сразу заметил её среди остальных. Он и сам был ещё тот стиляга – стрижка модная, аккуратный пиджачок, выглаженная рубашка.
– Можно вас пригласить на танец?
Подружки захихикали, поглядывая на бабушку.
– Почему нет? – улыбнулась она. Вот тогда мой дед и влюбился в эти сахарные губы. Смотрел на них весь первый танец. Он-то сразу разглядел незримый для других золотой ключ, что бил у неё внутри.
– Я Толя, – сказал мой дедушка.
– Анатолий, – поправила она его строго, ей-то негоже было сразу на личности переходить. – А меня зовут Женя, – представилась она.
– Значит, Женечка, – улыбнулся дед.
Они танцевали весь вечер. Залюбовались друг другом так, что и не запомнили, какая музыка играла. А потом пошло-поехало, одно за другим. Потанцевали в клубе, погуляли по городу,
