учил император Александр I после разгрома Наполеона. Александр I Бенедиктус.
Бедный Бенедиктус просиживает теперь перед дверью и зовёт свою повелительницу. Жалко на него смотреть. Из холодильника я достал ему всё самое любимое, но он не подходит к миске.
Рыжие Бенедиктус считал кушетку в комнате пресвятой Ксантипы своей. Часто лежал бесстыже во всю длину. Надежда не очень любила это свинство и выговаривала ему своё неудовольствие. Стыдил Бенедикта и Газдрубал. Он признавал себя жителем и подрабатывал будильником. Сейчас жалко было на него смотреть он монотонно раскачивался на своих качелях произнося моим голосом: «Прости меня. Прости …». Голова его с профилем Шопена склонилась, взъерошенные перья на затылке. На дне клетки было…, что можно было сравнить только с состоянием на душе.
Во дворе ко мне подошёл очень близко ворон Филька. Один глаз сочувственно смотрел на меня с Бенедиктом. Другой на Божий мир высматривая опасность.
Подошла внучка, забрала Бенедикта и ушла домой. Я встал и унёс харчи Филе.
Все обитатели Пупа Земли. Два ПЗД прониклись сочувствием и ощущали некоторую неловкость о чём свидетельствовали их скорбные физиономии. Вот и Настасья Филипповна попросила помочь открыть молнию сумочки и как бы невзначай спросила: «Что-то я давно не видела Надю?» а ведь именно от неё я мог узнать о кончине моей спутнице жизни. Вот и «равноапостольные» Пётр и Павел впервые поздоровались со мной. Казалось, что весь ПЗД замедлил ритм жизни и покорно стал ждать апокалипсиса.
Сорок дней ещё не миновали и Надежда, вернее её душа была с нами, спонтанно, помимо моей воли родились вирши.
Вспомни, милая подружка
Годы юности своей,
Нашу тощую подушку,
На душе станет светлей.
Вспомни как в лесу в палатке
Мы шалили до утра
Под «ква-ква» лягушек гадких
Вместе грелись у костра
Птицы пели серенады,
Чай варился в котелке,
Бутербродам были рады.
Возвращались налегке.
Помни все минуты счастья
И меня ты не забудь,
Даже ссоры, дни-ненастья
Долгий пройден тобой путь.
Дочь тогда с тобой зачали.
Нас зажрали комары.
Ничего не замечали
Ни укусов, ни жары.
Мы о будущем мечтали.
Вот оно, увы, пришло.
Ничего, кроме печали
Мне оно не принесло
Наши внуки повзрослели.
Не забудут они нас.
Долго жить мы им велели.
Пробил твой пока что час.
Спи и жди меня, моя подружка.
Обязательно приду.
Нам земля будет подушка.
Знать бы мне в каком году…
Немного в прошлое ещё ушло событие как я повстречал Матрёну. Она стояла у живого камня Карапуси и, как мне показалось, совершала что-то похожее на молитву.
– Здравствуй, Матрёна.
Она ответила и вспомнили мы вместе о смерти Надежды. Я поведал ей о судьбе отца Нади.
– Ты знаешь, ведь её отца украинские нацисты расстреляли в Бабьем Яру. Илья, её отец, успел посадить двух маленьких сестёр в последний перед приходом немцев вагон поезда. Надя родилась в Киеве. Сам Илья остался, и его соседи сдали фашистам. Впоследствии немцы по запросам нашли в своих архивах подтверждение этому и выплатили компенсацию, две с половиной тысячи евро.
– Надя была еврейка?
– Да, она захотела переселиться в Израиль. Имя её отца есть на стене плача, да и в Берлинском мемориале.
– И что же не получилось?
– Получилось всё, но на неё и меня повесили долги и дали пинка. За себя я погасил долг.
– Выходит, отца расстреляли нацисты, а мужа выгнали из земли обетованной. Бедная Надя!
– В девяностые годы мы помогали тем, кто покидал страну. У них тогда отнимали квартиры, заставляли платить за дипломы… Все летели через Москву, в основном в США. Останавливались у нас. Уехав, быстро о нас забывали. Только
