хохол Мыкола стянул шапку, поскреб задумчиво бритую голову и ответил за всех:
– Ишшо дни тры.
– А ну, как дожди пойдут? Обрухнут стенки-то поди?
– Опалубку поставим, – пробасил Мыкола. – Не впервой погреба копать.
– Ну, добро, добро, – купчиха снова окатила Савку взглядом и повернулась уходить. – Кирила! Сукин сын! Ты где шлялся?
– Я, Евдокия Егоровна, здеся вот…
– Опять, дармоед, на кухне терся? Отчего бычок хромает, а? Конюх не доглядел? А что мне конюх? На то ты здесь поставлен, чтобы справу вести! Слушать не желаю! Что хочешь делай, хоть знахарку веди, хоть сам в ярмо впрягайся, но к завтрему утру четыре подводы мне вынь и положь!..
– Так его, так, – покивал Мыкола, улыбаясь в вислые пшеничные усы. – Эх, не баба – огонь! Я б с такой на сеновал сходил! – Мыкола шмыгнул носом. – Разы два…
Мерно поскрипывала упряжь, навевая сон. Деревянное колесо, окованное железом, резало пыль как лодочный нос стоялую воду. Савка послабил вожжи: волы топали дорогой сами, понуро опустив кучерявые лбы, покачивали тощими задницами, вбивая в землю раздвоенные копыта. Даже неуемные метелки хвостов безвольно болтались плетьми. Далеко позади осталась Антоновка, близлежащие хутора. Окрестясь, выехали со двора на вечер, с тем, чтобы ехать ночь, день, после еще ночь и к утру оказаться во Владимире, где на Покрова затевалась большая ярмарка. С собой везли кое-какой товар: сбитое на своей маслобойне сливочное масло, обложенное льдом в плотно закупоренных ящиках; желтые головы сыра, дырчатые, скрипучие, с выступившей слезой; липовые кадушки с темным гречишным медом; яблоки и яйца, убранные соломой; клети с птицей; розовые, пересыпанные солью пласты сала; сплетенный в косички золотистый лук; нитки сушеных грибов.
Хозяйка полагала, что товара будет больше, и пустое место на подводах пришлось спешно заполнять, чем можно. Местные мастеровые, горшечники, кузнецы выгоду свою упускать не захотели, собрались в складчину и решили отправиться на ярмарку самостоятельно. Не скоро еще будет такое торжище.
– Не рано ли ты, Егоровна? – окликнул антоновский купец Ухватов, когда обоз поравнялся с его подворьем. – Погодила бы, утрецом вместе бы двинули!
Недавно Карп Силыч натянул свое состояние до второй гильдии, чем страшно гордился. В сюртуке темно-синего сукна, в картузе с лакированным козырьком, широко расставив ноги, он щупал глазами чужой товар и втихую посмеивался в бороду. Не за свое дело взялась эта розовощекая молодуха, сидела бы дома, рожала детей, и была бы, скажем, за таким, как он, Карп Силыч, словно у Христа за пазухой. Коммерция, она все равно, что власть, благоволит крепкому мужику.
– Я, Карп Силыч, поспешать не люблю, – Евдокия наградила новоявленного гильдийца белозубой улыбкой. – Она, ведь, спешка-то, только при ловле блох важна!..
– И то верно…
Войдя по высокому крыльцу в дом, Ухватов плюхнулся на лавку, и, бросив недовольный взгляд на безобразно
