Машенька, до сих пор молча прижимавшаяся к материнской щеке, кашлянула тонким жалобным смешком.
Оксана держала розовый листок на расстоянии вытянутой руки, как гремучую змею, и, хмуря рыжие брови, пыталась разобрать, что там написано.
– Они выкрикнули мой номер паспорта и фамилию на английском, а когда я отозвалась, один пробрался сюда, сунул мне это в руку и потащил нас к выходу. Я стала сопротивляться, – Оксану передернуло от страха и отвращения, – так он быстро оставил меня в покое.
– Еще бы, – с горечью хмыкнула Алина, – ему-то что: пара лишних трупов.
– Каких трупов, о чем ты? Да что ты делаешь?!
Опустив дочь на землю, Алина достала из карманов остатки своих «сокровищ» и бесцеремонно засовывала их Оксане в лифчик. Жетон с именем дочери она взяла себе, и, добавив к третьей графе в розовом бланке Оксаны еще одну палочку, потрепала Давидика по голове.
– Теперь Мари-Машенька будет твоей сестричкой. Береги её.
– Вот, – сказала она лишившейся дара речи подруге, – кто-то у нас очень не любит «гоев». А зря! Теперь справедливость восторжествует. Вы полетите в Россию на самолете президентской авиакомпании, а нас будут «немножечко взрывать».
Оксана была русской; в свое время она вышла замуж за еврея – то ли в силу широты своего характера, лишенного национальных предрассудков, то ли даже жалея его, горемычного и гонимого в родной Украине. Дочки ее стали «жидовочками», и сразу после перестройки семья засобиралась в Израиль. Оксане очень не хотелось оставлять мать с умирающим отцом и сестру с мужем-инвалидом – да чего ради детей не сделаешь. Здесь, в Израиле, ее девочки волшебным образом из «жидовочек» превратились в «русских», и в паспортах у них стоит прочерк. Совсем по классику: «Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка».
В армию их, правда, взяли охотно. И сидели теперь ее девчонки в раскаленных палатках в пустыне Негев, прослушивая радиосообщения соседней Иордании, – благо, арабский они добросовестно выучили. А у матери даже не было возможности попрощаться перед разлукой…
– А как же ты? – Оксана, опустившись на асфальт, шарила в чемодане. – Ну где же она?.. А, вот, нашла! Ты же знаешь, я неверующая, и мама тоже – а вот бабушка верила. Она у меня из глубинки, из Костромы. Эта иконка, по ее заверению, оберегает от смерти. Возьми…
– Лучше бы взрывонепробиваемый жилет… – угрюмо пошутила Алина.
Стараясь не расплакаться, Алина смотрела, как ее девочка семенит пухленькими ножками за Оксаной, вцепившись в руку Давидика, к которому всегда была неравнодушна, и даже не оглядываясь в своей уверенности, что мама, как всегда, рядом. Только сейчас Алина осознала, как сильна вероятность того, что она не увидит эти ножки больше никогда.
Теперь, когда дети были спасены, она поверила, что обязательно отсюда вырвется – прорвется
