из своей кабинки, пока не примет какую-то заметку. Когда приняла, огонь уже бушевал в коридоре, отрезав героической стенографистке пути к спасению. Подъехала пожарная машина, выдвинула лестницу – как раз на уровень окна стенбюро. По ней Маша и спустилась, предварительно заставив пожарных отвернуться, поскольку, мол, она в юбке.
А вот улыбается Миша Меллер, писавший под псевдонимом Марин, наш горьковский корреспондент, великий репортер и очеркист: я до сих пор чуть не наизусть помню его материал «Поймать наглость хода» о велогонщике Валерии Лихачеве, опубликованный в «Юности». О Меллере рассказывали фантастические истории – мол, может проникнуть куда угодно, и, когда в космос запустили Николаева и Поповича, то без спецпропуска, подкупив пилотов ящиком водки, он полетел на Байконур, причем весь полет провел в неотапливаемом багажном отсеке. Интервью у космонавтов он, конечно, взял.
Вот Валерий Кудрявцев, почему-то хмурящий брови, еще совсем молодой и тоже удивительно талантливый, наш будущий главный редактор, который своими закидонами доведет редакцию до ручки и до раскола. И лишь много позже выяснится, что виной всему опухоль мозга, разъевшая то хорошее, что было в этом неординарном человеке.
Рядом с ним – Игорь Образцов, неподражаемый Образина, с которым я, к сожалению, лишь раз вместе был в командировке – в 1988-м, на Олимпиаде в Сеуле, ставшей, думаю, его звездным часом. Если когда-нибудь под одной обложкой соберут лучшие материалы, опубликованные в «Советском спорте» за все годы его существования, не забудут, надеюсь, о репортаже Образины, посвященном сеульской стометровке и, главное, Бену Джонсону с его мягкой, тигриной манерой бега. И бег, и репортаж – шедевры. Кто же мог представить, что всего через несколько дней Джонсон будет дисквалифицирован и с позором покинет Олимпийскую деревню!
А вот это – наш дядя Федя. Мастер на все руки – и унитаз починить, и стекло вставить. Единственный – и потому лелеемый – представитель пролетариата в нашем коллективе. Ветеран войны и член партии. Сильно пил, однако на это старались закрывать глаза, потому что все в редакции работало, закрывалось и светило как надо.
Но однажды над дядей Федей все-таки сгустились тучи. Когда он пришел к секретарю партбюро платить членские взносы, выяснилось, что партбилет у него мятый, покоробившийся и от него, скажем поаккуратнее, несет фекалиями.
Персональное дело дяди Феди вынесли на партбюро. Народ смотрел строго: испортить партбилет – за это и строгача мало. Секретарь изложил суть дела. Затем слово предоставили провинившемуся, который, как всегда, был немного навеселе.
– Я не хотел, – сказал дядя Федя. – Но в уборной прорвало трубу, и я закрыл пробоину грудью. А в пиджаке – партбилет.
Настроение членов партбюро, естественно, повернулось на 180 градусов. Потому как – это же наш Александр Матросов! Пробоину! Грудью! Принялись писать в райком партии с просьбой заменить испорченную святыню.
Но в этот момент со своего места поднялся редактор отдела
