нчается миром. Всякая встреча кончается разлукой. Всякая любовь кончается… Это так же предопределено, как, помнишь, когда Аннушка пролила подсолнечное масло. Все на свете начинается невзначай, с мелочи, с пустяка. С подсолнечного масла…
Ты ведь помнишь, не можешь не помнить, потому что это был момент счастья, один из немногих. Момент полного, неизбывного, через край льющегося счастья. После так уже не было. Нет-нет, было и после хорошо, но по-другому, не так. Не так самодостаточно. А тогда мы пристали на высоком берегу реки, и был август, и река в отсветах заката была сиреневой и молчаливой, только часто всплескивали бобры, они несли свои ветки и бревна – строить хатки, и никто не мешал им, тогда не было охоты на бобров.
«Убить бобра – это все равно, что убить человека», – сказал кто-то с комическим ужасом в голосе, и мы долго смеялись и не могли остановиться. Мы тогда много, весело и беззаботно смеялись по всякому поводу, это было задолго до Чернобыля, и все еще были живы, и в воспоминаниях не откладывались утраты, как сегодня.
Ты помнишь, конечно же ты помнишь, не может быть, чтобы нет. Здесь, на нашем берегу, у самой кромки воды тоненько и малиново звенели крохотные колокольцы на удочках, когда рыба осторожно брала поклевку. И мы бежали с обрыва, от костра, спотыкаясь и смеясь, снова смеясь и радуясь, бежали наперегонки, чтобы успеть подсечь и вытащить трепещущую серебристую рыбку и полюбоваться ее свечением в последних отблесках сиреневатого заката, и снова вернуться к костру, тяжело карабкаясь на обрыв, хватаясь за корни и ветки, оцарапываясь и не чувствуя боли, только сплошной восторг…
А там, на другом, пологом берегу, тоже частыми искрами вспыхивал костер, там отдыхали косари, они закончили работу, когда пала роса, и теперь сумерничали вокруг своего костра. Они не пели песен, только слушали транзистор, и томительный блюз разливался над рекой. У них не было шалаша, палатки стояли на лугу, найлоновые палатки, оранжевые и синие, наверное, польские или еще чьи-то, причудливое сплетение природы и цивилизации – транзистор, воткнутые в сочную землю косы остриями кверху, найлоновые палатки и этот первозданный, живой огонь, и упоительный запах свежескошенной травы и реки вперемешку с дымными ароматами позднего ужина, и все учащающиеся всплески бобров, разогнавших в конце концов всю рыбу. Ты помнишь?
Как вернуть эту прекрасную уверенность в том, что в жизни будет все, возможно все и нет ничего недоступного? Как пережить снова этот восторг полного слияния всех красок жизни, когда горячая любовь заливает сердце и взор, и одинаково прекрасны нежные руки и сосна в обнимку с березой, нигде больше нет такого, только там, на том высоком берегу, березка любовно обвивается вокруг розового ствола сосны, и нежит, и ласкает его, а сосна покровительственно раскинула широкую крону над березовыми кудряшками, и, может быть, только молодым и влюбленным видится в этом высокая символика всеобщего царства любви и счастья… Как вернуть все это? Никак не вернуть, можно только хранить в душе.
Время смывает все неумолимо – из жизни, но не из памяти. Теперь уже не взбежать так на обрыв и с обрыва не скатиться звонкой горошиной. Быть может, окажись мы сегодня на том берегу, уже не испытали бы такого восторга. Но это ведь было.
Было и никуда не ушло, живет в душе и согревает ее, и не дает увянуть… А ты уходишь и уходишь. Нет, ты не собираешь чемодан, не делишь имущество, не раскладываешь на две стороны старые фотографии. Мы по-прежнему вместе пьем утренний кофе и прощаемся до вечера, по-прежнему вечером выходим иногда пройтись по преображенным сумерками улицам и потом возвращаемся в наш дом. У нас есть дом, но как же в нем тихо и пусто. Радость поселилась где-то в другом месте, может, на том дальнем высоком берегу реки? И до нее уже не добраться? И нам нечего рассказать друг другу, кроме воспоминаний? Или это только мои воспоминания, не твои? Ни за что не поверю! Нет смысла призывать тебя вернуться, ты ведь не знаешь, что ушел. Или знаешь? Знаешь? Тогда мне жаль тебя, так жаль! Как жить с этой болью? Как побороть ее? Одному не справиться, надо вместе. Но это ведь не одна боль, их две – твоя и моя. Раньше у нас была одна боль и одна радость. Когда радость уходит, боль множится? Дробится, как разбитый бокал, на тысячи колючих осколков? Но посмотри, ведь и осколок стекла может играть всеми красками и расцвечивать жизнь радостью. Все дело в наших глазах, нам надо заново учиться видеть – себя и мир вокруг нас. Времени у нас осталось мало, надо спешить. Надо успеть…
СОСЕДИ
Утка уже добрых полчаса как плавает неописуемыми ароматами по всему дому. Тонкое благоухание розмарина с нотками чабреца и сильным вкраплением английского перца напоминает, что пора уже плеснуть в утятницу ложку рома и бросить горсть чернослива. Кто сказал, что утка должна быть непременно в яблоках? Глупости это, в яблоках должна быть лошадь, а утка – только так, с черносливом, с травами, с долькой лимона. И никакого там лука-чеснока и прочих повседневностей. И обязательно плотно под крышкой, все закрыть и огонь не выше среднего.
На этом
