ресторанов, магазинов, моек машин и прочей недвижимости. По бумагам я, конечно, ни на что не имела права претендовать: мы не успели расписаться. Но мне и не надо было.
Всё, что мне было нужно, чтобы братва меня забыла.
Серафима Эммануиловна стремительно старела и всё больше оставалась дома.
Её сын так и продолжал бездельничать. Когда он нуждался в деньгах, просил у матери или брался за перевод какой-нибудь инструкции от японской техники. Ему хватало на вино, сигареты и пару походов в ресторан со случайной девицей. Больше напрягаться он не хотел.
У меня созрел план. Я предложила Серафиме Эммануиловне выкупить у неё дачу с тем, что она остаётся в ней жить навсегда и я позабочусь о её питании и лечении.
На удивление она очень быстро, даже, как мне показалось, с радостью согласилась. Её сын не любил дом в лесу, и она понимала, что после её смерти он продаст его без торга первому встречному. Серафима Эммануиловна видела мою привязанность к этому дому.
После оформления собственности на дачу я ничего не меняла в ней. Только улучшила коммуникации и сделала более современными и удобными душ и туалет.
Мне нравилось думать, что это мой дом и он был моим всегда.
В нём живёт моя история. Я воображала, что Серафима Эммануиловна – моя бабушка, с которой прошло моё детство. Не зная, что такое любовь, я была привязана к Серафиме Эммануиловне всем сердцем, но скрывала это от себя.
Я могла только использовать людей, но не любить их.
«Любовь делает тебя без кожи, без брони» – было моё убеждение.
Я когда-то любила маму – она ушла. Я любила Дусю – она предала меня.
Мой отец, любивший меня, не смог защитить.
Любовь Аниба ко мне и нерождённому ребёнку сделала его слабым и погубила.
Через год я всё же поступила в институт. Мне было далеко ездить из своей квартиры и я предложила сыну Серафимы Эммануиловны, Иннокентию, снимать у него одну комнату из трёх. Свою квартиру на окраине города я удачно сдала. Ленивый востоковед согласился. Он любил лёгкие деньги и без зазрения совести пользовался моими продуктами, туалетной бумагой. Я оплачивала коммунальные счета.
Я сознательно сделала его жизнь удобной, инфантильной и зависящей от меня. Я лелеяла мечту – выкупить эту квартиру. Как и дача Серафимы Эммануиловны, она была наполнена историей, духом нескольких поколений московской интеллигенции: высокие потолки, французские окна до пола, лепнина, потёртый дубовый паркет, старый массивный буфет с кузнецовским фарфором, неудобный диван – скамья XVIII века из ценнейшей карельской берёзы, огромная библиотека в кабинете, стены которого обшиты дубовыми панелями, и повсюду картины. Картины мужа Серафимы Эммануиловны и их друзей.
Конечно, при Иннокентии квартира пришла в полное запустение. Я часто ночами бродила из комнаты в комнату, смахивая пыль с невесомых статуэток беззаботных пастушек и прозрачных фарфоровых
