она могла бы запросто выдавить из себя слезу, но слеза та была бы совершенно искусственной, потому что так уж она была устроена, что горе умела загонять далеко внутрь, а если и плакала, то обычно наедине сама с собой, не иначе. Вообще она всегда жила богатым внутренним миром, не желая туда никого впускать, даже самых близких, там, в своих тайничках, она чувствовала себя полновластной хозяйкой, лепила сюжеты так, как ей хотелось.
То, что люди из похоронной процессии так уж сильно якобы убиваются по её супругу, её не очень-то занимало, она прекрасно знала, что перед ней разыгрывают просто спектакль. Люди, долго не получающие зарплату, – а это в девяностые годы стало повальным явлением по всей России, – просто-напросто хотели есть, а ещё пить, и, глядя в гроб, с удовольствием видели уже поминальный стол.
«Странно, – с тоской размышляла она, разглядывая покосившийся памятник на чьей-то заброшенной могиле, – и почему я раньше не замечала, как Алексей меня крепко и бескорыстно любил. Правильно говорят, что имеем, не храним. Впрочем, а разве я была к нему равнодушна?» По молодости у них, на зависть другим, вообще была безумная любовь, как вихрем, закрутившая обоих. И ей, и ему, пребывавшим в её плену, страшно было даже представить, что чувство это, как захватывающая книга, рано или поздно может иссякнуть. И что тогда? Когда они ещё не были женаты, и отношения их строились исключительно на целомудренной основе, он, как сумасшедший, мчался к ней, – а жил Алексей в другом посёлке, – прямо ночью, лишь только затем, чтобы много раз услышать от неё два вожделенных слова: « Я люблю!» Чудак! На память ей пришёл один эпизод, когда они с мужем как-то хмурым летним днём, взяв с собой пятилетнего сына, отправились на рыбалку. И вдруг небо покрылось внезапно свинцовыми тучами и со страшной силой разразилась гроза; всё кругом сверкало, громыхало, как на войне, мост, по которому они собирались перейти речку, вдруг рухнул, а вода забурлила, превратившись в сплошной мутно-жёлтый поток.
Она задрожала, как осиновый лист, и хотя не была суеверная, подумала, что это не что иное, как светопреставление. Глядя на её бледное, как полотно, перепуганное лицо, муж весело расхохотался, наверное, чтобы её успокоить; одной рукой он крепко прижал к себе хныкающего сынишку, другой бережно подхватил её и по пояс в воде, осторожно ступая, понёс две драгоценные ноши через бушевавшую речку, и в мгновение ока они очутились в безопасном месте. Как маленькая, ухватившись за его крепкую загорелую шею, она, успокоенная, подумала, что муж у неё, как сказочный великан, сильный, надёжный, и ничего на свете с ним не страшно.
А что если это и есть подлинное бабье счастье? Думала она тогда с трепетом. А те изумительные волшебные дни в солнечной Болгарии, в чудесном портовом городе Варне, куда они, когда им было по тридцать лет, поехали по журналистской семейной путёвке, которую она буквально с боем вырвала. Ей показалось странным, что даже там, средь тёплых райских
