нёбо направленный в небо.Граница между Ганзой и Красной Линией проходила по переходу на Комсомольскую-кольцевую и располагалась почти на тридцать метров ниже радиальной станции. На воротах пропускного пункта гордо красовалась позолоченная эмблема. Серп и молот сверкали так, словно еще вчера украшали кабинет генерального секретаря там, на поверхности. Массивные створки поблескивали никелированными заклепками. Два дежурных автоматчика стояли в нишах стен, напротив друг друга. Оба были экипированы настолько внушительно, насколько вообще могла себе позволить Красная ветка. Камуфляж поражал чистотой и отсутствием следов носки. На титановых шлемах с забралом не было ни единой царапины или вмятины. Разгрузочные карманы на бронежилетах едва не рвались от напиханных рожков. В начищенные берцы можно было разглядывать отражение великолепной мозаики на стене, а автоматы Калашникова, казалось, еще пахли заводской смазкой. Не забыли и о мелочах, таких как подствольные гранатометы и коллиматорные прицелы. По мысли руководства, все должно было свидетельствовать о могуществе коммунистической партии и боевой мощи ее армии (ведь эти два солдата – первые коммунисты, которых увидит любой входящий), и совершенно не важно, что гранат для подствольников после двадцати лет междоусобных войн не осталось, а батарейки для коллиматоров были еще большей редкостью, чем лекарства.
Чуть дальше по коридору виднелись немаленькие помещения для гарнизона. Хотя сейчас между двумя сторонами действовало мирное соглашение, подкрепленное Пактом о ненападении, это не отменяло правила держать пограничников в постоянной боевой готовности.
Под землей нет ни дня, ни ночи. Осталось только время суток и комендантский час, во время которого герма между двумя Комсомольскими наглухо закрывалась. На самом деле час растягивался в целых шесть. По привычке многие называли этот промежуток ночью, лишь смутно припоминая истинный смысл данного слова. Для двух пограничников закрытые ворота заставы означали долгое дежурство и вполне реального врага – скуку. Конечно, разговоры на посту были под запретом, но офицеры смотрели на подобные нарушения сквозь пальцы. Окажись рядом посторонний наблюдатель, он вряд ли бы понял, кто из двух одинаковых солдат говорит, а кто слушает. Поднятые забрала шлемов оставляли лица в глубокой тени, а шепот прокуренных голосов почти не отличался интонациями. Казалось, застывшие фигуры с автоматами были статуями. Эхо, отражающееся от стен и потолка, усиливало эффект звуков, возникающих отовсюду.
– Как думаешь, долго еще?
– Часа полтора, минимум.
– Может, в станции сыграем?
– Тошнит уже.
– Тогда что?
– Анекдот, что ли, расскажи.
– Ну, нашел один дед ящик тушенки…
– Этот знаю.
– Ммм… Идет барыга по туннелю. Вдруг выскакивает на него упырь…
– И этот слышал! Новый давай.
– Хм-м… Купил мужик в Китай-городе крысу, жаренную на шампуре, а та ему вдруг и говорит…
– Разве ж, это новый? Я его уже пять раз слышал!
– Можно
