был сам Сокольских, когда в качестве точки, где мы должны были встретиться, предложил место, называемое площадью Свободы. Тот с досадой отмахнулся и предложил отправиться, наконец, в путь. Позже он все же признал, что, наверное, он не был свободен, но ведь, когда мы выбирали, откуда начать свое странствие, мы находились еще по ту сторону дрейфа.
Мы прошли несколько кварталов по Лучисте, потом Сокольских вдруг предложил свернуть налево в какой-то малопривлекательный двор. «Сюда?» – Жан-Поль не смог скрыть своего удивления. Сокольских спросил, а почему бы нет? Смысл дрейфа – не строить заранее никаких маршрутов, не питать никаких иллюзий, не попадать в плен ни к каким надеждам. Смысл дрейфа – уступить спонтанности, следовать зову внезапных импульсов, почувствовать, как самые неожиданные дороги могут вдруг увлечь тебя.
Первый день нашего дрейфа так и прошел в броуновском блуждании по староградской стороне. Дворы и переулки складывались в сложный урбанистический лабиринт, и я спросил друзей, кто мы в нем: Тесей или Эдип? Или Минотавр, предположил Юлиус. У Тесея была путеводная нить, дрейф же требует, чтобы мы выпустили ее из рук, сказал Сокольских. Так что, скорее, слепец Эдип. Но только Минотавр был настоящим обитателем своего лабиринта, возразил Жан-Поль, как и мы в нашем городе. Правда, Минотавр вряд ли заплутал бы в нем, так что это тоже не дрейф. Значит, Эдип-Минотавр, рассмеялся Юлиус, слепой хозяин своего лабиринта, подобный Полифему в его пещере. Только из полифемовского уравнения нужно вычесть Одиссея, сказал Жан-Поль, мы ослепляем себя сами. Чтобы прозреть и начать нашу собственную одиссею, кивнув, добавил Сокольских.
Наш путь по узким улочкам иногда вдруг взрывался выходом на широкие артерии-проспекты и просторные площади, щедро умытые ярким летним солнцем. Однако мы старались не задерживаться надолго в знакомых нам местах. То здесь, то там нам внезапно открывались неожиданно красивые вещи: резные наличники на окнах обветшалого дома, стена с изящной лепниной, балкон, увитый сочным плющом. В этой случайно повстречавшейся красоте ощущались невидимые глазу следы какой-то потаенной игры, в которую начинал играть с нами город, игры, коей город жил, невзирая на все игры, в которые играли люди, в нем обитающие. Когда в ногах собиралась усталость, мы делали привал и подкрепляли наши силы взятой с собой или же купленной по дороге в лавке снедью. Сокольских обратил внимание на то, что к концу дня наши остановки стали чаще. Я подумал, насколько излишни бывают некоторые его замечания, но промолчал.
Поздним вечером мы вышли к Визмяти где-то в районе Руколожия и пошли вдоль набережной, подчиняясь плавным изгибам ее спокойного, текучего тела. В одеяле ее влажной прохлады мы решили и заночевать, расположившись под Кузнечным мостом. Жан-Поль, помнится, отпустил какую-то шутку, припомнив свою старую фамилию, вроде того, что дрейф привел его домой.
На следующий день мы перешли на новоградскую сторону и продолжили наше странствие. Прихотливыми извилистыми
