перегруз, – как бы отвечая на вопрос Гены, сказал капитан, но при этом обращаясь к боцману.
Матросы схватили одеяло, на котором лежал старпом, со всех сторон и поволокли его вниз, по трапу. Матерясь и кряхтя, они преодолели три этажа судовой надстройки и выволокли Захарыча в курилку.
– Надо бы перерыв сделать, – весь красный и облитый потом прохрипел Гена.
– А Захарыча здесь и оставим? – проговорил Колян, не отрываясь смотря на завёрнутый в простыню труп на полу. Захарыч, плотно завёрнутый в белую ткань, теперь больше походил на египетскую мумию. Лишь пятки холодных ног, которые по цвету не особо отличались от простыни, напоминали матросам, что когда-то это был их непосредственный начальник. Альбертыч и Гена потянулись за сигаретами, намекая, что объявлен перекур, но Антон остановил их фразой:
– Как-то неуютно здесь с Захарычем.
– Ты прав, Антошка, – подхватил боцман. – Я с Захарычем и живым никогда бы курить не пошёл. Он даже мёртвым тебя до белого коленья доведёт, – и Альбертыч расхохотался так, что, наверное, все окрестные суда могли услышать этот смех. Вообще, за время совместной работы все члены экипажа знали, что любимый комик у боцмана – сам боцман. От шуток любого другого у него и мускул на лице не шелохнётся
Матросы опять схватили одеяло, на котором лежал старпом и вынесли тело на улицу. Антон выходил последним, яркое зимнее солнце резануло по его глазам, привыкшим к мраку. Вся палуба «Плутона» (так называлось судно) была покрыта снегом. Ветер сдувал снежинки с грузовых стрел, и они, белые и холодные, падали на раскалённые лица матросов, а также на замаскировавшиеся в белом полотне ещё более холодные, чем сам снег, ноги Захарыча. Отовсюду доносились наглые крики не ведающих морозов чаек. Белые, будто айсберги, гордые птицы поодиночке кружили над судном, садились жёлтенькими лапками на покрытый инеем и снегом метал парохода, оставляя маленькие следы по всему «Плутону». Шипело, пенилось и обрушивало на судно свои волны неспокойное, тёмное, будто сама ночь, море. Точно лапы гигантского и неведомого человеку чудовища тянулись волны к покойнику на палубе. Кровожадное море как будто шептало: «Отдайте его мне». Антон подтащил по снегу Захарыча поближе к кнехтам и привязал его к ним бечёвкой, которая валялась за трюмом. Матросы вернулись в тёплую курилку.
– Как-то сейчас тяжело представить, что этот мешок ещё вчера бегал и кричал: « Почему не работаете?!», «Кто вас в каюты отправил?!», – улыбался Альбертыч.
– Ага, боцман, – поддержал Колян. – Такое ощущение, что он уже родился таким мёртвым.
Всё помещение заполнилось серым горьким дымом дешёвых сигарет. Боцман отвернувшись от всей команды смотрел на улицу. Можно было подумать, что он не отрываясь смотрит на труп старпома. Гена развалился на отсыревшем старом диванчике рядом с Коляном, который просматривал на телефоне фотографии с пьянки, которую экипаж закатывал во время стоянки в Пусане. Нетёсов сел в противоположный угол, из внутреннего кармана куртки он достал книгу и стал читать.
– А ведь странная жизнь, мать её, да? – захрипел Гена. – Ведь старпом вчера проснулся, как всегда,
