такой и не слыхал даже.
– Моя любимая, – улыбнулась молодая жезлоносица.
– Так спой же нам, Паола, иначе мы так и помрем, не услыхав ее!
– Не шути так. – Паола покачала головой. – Конечно, я спою.
Ее подруги все любили петь. Будущие жезлоносицы Империи собирались, бывало, вечерами в крохотном садике, куда выходили окна их келий, и перебирали, как сверкающие драгоценные бусины, песни далеких и близких земель – одну за другой. Тягучие, заунывные, словно вой метели, северные плачи, горячие южные баллады, от которых жарко полыхают щеки и быстрее бьется сердце, мягкие напевы предгорий, задорные городские песенки. Империя велика, и со всех ее концов попадали в школу при гильдии магов носительницы небесного дара. А с ними – далекие сказки, песни, легенды и приметы, байки и страшилки.
Кто завез к ним песню морячек архипелага, уже никто не помнил: девушки учились, уходили в первую миссию, ставили первый жезл – и покидали школу. А их песни оставались. Именно эту Паола любила больше остальных. Как всегда, ее голос задрожал на первых словах – о старой морячке, провожающей сына в море, о девушке, провожающей любимого, о двух платках, черном и белом, машущих вслед рыбацкой лодке. О коварстве волн, внезапных шквалах, о морских обитателях, которые ой как не любят чужих. «И буду ждать далекий белый парус и слушать ветер дальних островов…»
Это была грустная песня, но она странно отличалась от других, таких же грустных. В тех, других, чаще всего были только горе и тоска покинутых женщин и еще иногда надежда на возвращение, на встречу. А эта обещала чудо. Не то чудо, какое подвластно магам, прорицательницам или им самим, крылатым девам, и тем более не то, коего можно, если истово веришь, ждать от Всевышнего. Чудо странствий, открытий, чудо бесконечно опасного, но при этом и бесконечно удивительного мира.
«И наши дети будут слушать сказки о теплом ветре дальних островов…»
Это была красивая песня.
– Нет, – задумчиво произнес Фабиан, – такое не по мне. В море слишком мало зависит от тебя. Одно дело сражаться и погибнуть в неравном бою, но против волн и ветра не спасет честная сталь, и я не хотел бы пойти на корм морским тварям.
– Да, братец, – согласился Гидеон, – рыцари не для моря, а море не для рыцарей. Там другая храбрость. Вот помню, как-то один забредший в наши казармы ассасин такого наплел…
Умел ли неведомый Паоле ассасин рассказывать, или Гидеон сам разукрасил его речь жутенькими подробностями, но история вышла из тех, от каких мороз гуляет по коже и собирается в ледяной ком под ложечкой. Тоже – хоть балладу сочиняй. О том, как посланца Империи, отправленного далеко-далеко, к неведомому народу с тайной миссией, богомерзкой волшбой обратили в камень и сбросили под воду. Как стоял он там, покрываясь зелеными водорослями и обрастая ракушками, словно днище ушедшего в плавание корабля. Не дышал, не двигался, не чувствовал – статуя статуей, вот только все видел и все слышал, – а вокруг
