задержаться в городе, но вчера пришлось его все-таки отправить. Если бы ты видел его лицо! Он ничего не сказал, но в его взгляде была такая печаль, что я чуть было не сказала ему: останься. Но что мне с ним здесь делать? Ты же знаешь, Эрвин, я даже с собой не справляюсь, что еще говорить о сыне.
– Успокойся, все нормализуется. У него сейчас просто самый трудный возраст.
– Умом я это понимаю, но душа сопротивляется. Эрвин, скажи, почему жизнь настолько несправедлива? Почему Густав ушел так рано?
– Лидия, ты же большая девочка, ты должна знать, что самая тяжелая судьба у тех, кто больше думает о других, чем о себе. Их ненавидят все, и те, с кем они борются, и те, во имя которых они это делают.
– Ох, Эрвин, как красиво ты умеешь утешать! Но я все про себя, совсем забыла спросить, как ты себя чувствуешь?
– Отлично. Днем читаю, слушаю радио, если хорошая погода, выхожу погулять, вечером учу Тамару юриспруденции, составляем вместе исковые заявления типа, почему тара, отправленная Таллинскому холодильному заводу, не соответствует ГОСТ-у.
– Голова не болит?
– Изредка. Когда болит, принимаю лекарство.
Он знал по опыту, что о своих подозрениях не стоит говорить даже Лидии.
– Какой ты мужественный, знаю, мне бы брать пример с тебя, но я не в силах…
Они поговорили еще немного, потом Лидия заспешила, у нее была назначена лекция в союзе художников, и они простились. Положив трубку, Эрвин с горечью подумал, что да, сначала Лидии повезло, лет десять она была настолько счастлива, насколько это вообще дано женщине; но судьба не терпит, когда у кого-то все идет слишком хорошо, и у Лидии разом отняли все, то есть, Густава, поскольку муж и был для нее всем. Натура попроще скорбила бы годик-другой, максимум три, а потом вернулась к более или менее нормальному существованию, но романтичная, всегда готовая на самопожертвование Лидия так и не оправилась от удара, когда-то она безумно влюбилась в человека на дюжину лет старше себя, который много лет провел в тюремной камере для политзаключенных, и теперь не могла смириться с мыслью, что его уже нет.
Эрвин засомневался – а имеет он право бежать, оставив сестру? Лидия была хрупким, нервным созданием, не справившись с воспитанием своего единственного сына, отправила Пауля прошлой зимой в интернат, Эрвин, даже будучи инвалидом, чувствовал себя сильнее сестры и в нормальной обстановке никогда бы ее не бросил – но сейчас, когда его, возможно, медленно убивали, он просто не видел другого выхода. Он обещал себе, что, доехав до пункта назначения, сразу напишет Лидии, он не сомневался, что сестра не выдаст его.
Приняв решение, Эрвин успокоился. Наконец, последнее. Его охватила нервная дрожь – на месте ли его записки? Он открыл правую дверцу стола, нагнулся и вытянул нижний ящик. Неделю назад они еще лежали здесь, но КГБ, как любил говорить Майор, не дремлет. Руки тряслись, когда он рылся в бумагах, но, в конце концов, из-под писем Софии появился знакомый блокнот.
Закрыв
