тного черновика страницу для гальюна.
Стоит ли бросать в топку рукопись, если тебе или кому-то кажется неудачей. Разве, когда писал, не слышал голос? Или лгал, что слышал? Тогда заслужил, жги.
Может быть, не нужно сходить по трапу, если не твой берег, хвататься за карабин, отворять любую дверь.
Или наводить порядок на чердаке.
Но что, если вон тот хлам завещан именно тебе.
Поздно потом свистеть в оба пальца на поле разора, никто не придет.
М О И
ШЛЯПА
Накануне Судного дня дед, глядя на мои чумазые щеки и рваные штаны, говорил: придется сказать правду. Мне и Всевышнему.
И лил в таз хрустальную воду из кувшина: наклоняйтесь, сударь.
Вода лилась по ушам и за шиворот.
Какую правду, дедушка Берко?.. Ну, как же, майн тайерер (мой дорогой). Связался с Колей Петровым. Нашел себе идеал! Он же второгодник. Дерется с матерью. Трясет грушу старой тетушки Фиры, своих мало… А с кем мне дружить-то, дедушка?..
Берко вытирал мою башку льняным рушником.
А вот у Трахтенбергов! Такие мальчики! Такие катцеле (котики)! Кадик играет на скрипке! Леончик рисует! Почему ты с ними не дружишь?
Эх, знал бы он, что как раз очень дружу! С этими «катцеле» мы давно спелись. Лазали по садам. Подбирали окурки у кино «Родина». Подсматривали через щелку, как моется домработница Неля. Собирали порох в лесу – то кругляшки с дырочками, то палочки – и бросали в костер для потехи.
Кадик тоненьким голосом пел блатнягу за мороженое, а Лёнька разрисовывал заборы похабщиной.
Но я не мог признаться в этом дедушке Берко. Я понимал, что он ничего не скажет Трахтенбергам, но сильно расстроится.
Стрекотали цикады, и пахло табаками.
На кухне бабушка уже укладывала в форму морковь, порезанную «свистульками», клюкву, чернослив и орехи. Вздыхала, что не достать апельсин. Дед поливал вишнёвым ликером, ставили запекать…
А потом за домом в плетеном кресле под вишней рассказывал о Древнем Риме, цитировал Тацита по-латыни.
И вот родня из местечка собиралась за столом. Просили друг у друга прощения. Я не понимал, за что. Я ждал цимес. А получив, растягивал удовольствие, вслушиваясь в идиш.
Еще они говорили: «До встречи в Иерусалиме!»
О моем великом деде наверняка записано в Книге жизни.
Вот он вышагивает в натертых мелом парусиновых туфлях, льняном костюме и канотье по Гнивани, держа спину прямо, как лорд.
Он ведет меня за руку, на базар.
Жарко, хочу ситро, дедушка… Хорошо. Как будет ложка по-украински?.. Столова ложка… По-немецки?.. Esslöffel. По-английски?.. Tablespoon… По-французски?.. Не знаю… Значит, обойдешься без сиропа… Греческий бог войны?.. Арес… А богиня юности?.. Артемида… Нет, Геба… Ладно, с вишневым сиропом… А самый главный бог у греков?.. Сталин… Хм-м… Да?.. Ну, тогда терпи до колодца… Но почему?! Ты еврей. Ты не имеешь права ошибаться.
Между тем вода из колодца была вкусной, не хуже газировки для ситро, острой и отливала чистым серебром. Таким же, что отняли нацисты у родителей деда в сорок первом, а самих стариков закопали заживо.
Здоровеньки булы, Берко Йонтелевич!..
Деда приветствовали так часто, что, казалось, все местечко состоит из его учеников. Наверное, так оно и было. Да-да, скорее всего…
Выпускник Петербургского императорского университета, школьный завуч, был галантен и строг. Он касался шляпы и чуть заметно кланялся, мой великий дед. И лишь иногда снимал шляпу, улыбался и прижимал ее к груди.
В девяносто он стал похож на белого ангела.
В девяносто шесть умер во сне.
А я все еще вижу его, слышу, чувствую щекой жаркий запах цветущего табака в палисадниках местечка.
Ты когда-нибудь купишь мне шляпу, дед? И научишь, как надевать?
Сначала научись ее снимать.
А когда нужно точно снимать?
Когда даешь клятву…
НА КРАЙ СВЕТА
Если тебе шесть, в трамвай тянет, как магнитом.
Зажав в кулаке три копейки, я было шагнул на подножку.
С другой стороны, на эту сумму можно купить ситро. Или плетёнку с маком. Запросто. А если еще две копейки – и альбом-раскраску.
Но сильнее желания прокатиться был страх получить ремня от деда. На днях уже получил, вспорол обивку на стульях, искал бриллианты.
