попку в мягкое сидение, обитое бархатом… Или кожей? Она скосила глаза, пытаясь разглядеть обивку. Ни черта не видно, набросал каких-то ковриков из искусственного меха под леопарда… Интересно только, кто и где видел белого леопарда? Белый леопард, белая черная пантера, черный снежный барс… вообще-то, правильнее будет послать его подальше, на южный полюс, в туманность Андромеды, вскинуть надменно голову и отчеканить: “Не вижу, сударь, причин распивать с вами кофий и беседовать, нас давно уже ничто не связывает”… Да, но неприятно произносить избитые до потери сознания фразы и потом это надо было сделать сразу, а сейчас как-то… Да, но ведь болтался человек неведомо где целых три года, теперь случайно заметил ее в зеркальце, и тут же иди с ним в кафе…
– Пенелопа, – сказал Эдгар-Гарегин, устремив на нее взор чистых, совсем не мерседесовладельческих глаз. – Я здесь не случайно. Я тебя ждал. Я звонил, твой папа…
– Кто тебя просил звонить ко мне домой?! – возмутилась Пенелопа. – Да еще разговаривать с папой!.. А с чего это ты меня вспомнил? – она закокетничала, почувствовав, что он, как некогда, на коротком поводке… необязательно конечно, кокетничать со всякими бывшими знакомыми, но надо же проверить длину поводка.
– А почему ты решила, что я тебя когда-либо забывал?
– Ну… – Пенелопа повела плечами с усмешкой, долженствующей показать, что каждый судит по себе, а она, естественно, давным-давно выкинула из головы, списала, сдала в пункт приема макулатуры, металлолома, пустой тары… тары-бары, аты-баты, ищи-свищи… И конечно, он немедленно попался на удочку – тьфу, черт, какая удочка, когда он на поводке, это уже путаница в классах или типах, ох Пенелопея, ну и каша у тебя в голове… Не каша, а салат из рыбы с мясом, русский салат, если верить “Кухне народов мира”, смесь говядины с селедкой, точнее, теленка со щукой, хотя что за щука из подобного олуха, в лучшем случае, окунь или севанский сиг со вкусом бумаги…
– Если ты меня забыла, – сказал он мрачно, – вычеркнула, сдала в утиль (Вот! – чуть не крикнула Пенелопа, – именно это слово я и искала!), еще не значит, что и я… Пенелопа! – Пенелопа молчала, и Эдгар-Гарегин добавил: – Не поедешь, да? Что ж. Тогда…
Ну и гордец! Пенелопа поспешно удлинила поводок.
– Не знаю, есть ли в городе еще хоть одно кафе. Все ведь позакрывали.
– Есть, – заторопился он. – Поехали.
И Пенелопа села в машину. Еще бы не сесть, когда перед тобой распахивают такую дверцу. Впрочем, она не преминула предварительно кинуть взгляд на часы – нет ли риска пропустить Маргушин свет, но времени была уйма, и она позволила своему любопытству вести (или везти?) себя в неизвестном направлении.
– И где ж ты теперь обретаешься? – спросила она, когда “Мерседес” мягко тронулся – да, это тебе не “Жигули”…
– В Калининграде, – ответил он охотно. – У меня там свое дело.
В Калининграде. Это что ж такое? Кенигсберг? Могила Канта. Вещь в себе и прочий идеализм. А еще? Боже мой, мы ведь проходили
