а меня то они любили все подряд, и я их в ответ – всех подряд, не разделяя на наших и не наших – и всеми возможными способами – от минета до эпистолярного романа, от групповухи до Светлой Братской Любви. Я умудрилась почти ничем кроме любви до 30 лет не заниматься, все остальное (фильмы, спектакли, картины, песни…) делалось между делом и являло собою некий жмых – отходы основного – любовного производства.
В основном любила я (как настоящая героиня настоящей антисемитской прозы) гениев русской культуры. И захватывала их в плен! Как впрочем, и они меня. Когда любовь перетекала в нетелесные формы, происходил обмен пленными. Еще немножко я любила местечковых евреев – за родственность и голубые глаза, иногда казанских татар, сибирских латышей, обрусевших украинцев ну и донских казаков само собой.
Этим в моем круглом мире завершалось слово «Русь», которую я единственно и любила всегда, по завету дедушки, который в 17-м году с оружием в руках… трофейная моя Русь.
Меньше всего перепало от меня любви дворянам и питерским еврейским интеллектуалам – эти мне всегда казались не мужиками, а мальчиками – у них и дружить получалось между собой, и я с ними дружила, а влюбляться не могла – на них одинаково лежит печать вырождения: талант, слабость и мечтательность, и похожи они друг на друга – князья и потомки древних мудрецов, а я то – полная дворняжка! Земляная – деревенская – первобытная. Если я с таким лягу, моя душа – грубая, его нежную душу – заспит.
В общем, все эти разговоры велись именно со мной. И Ромка Смирнов именно мне кричал:
– Я – русский человек! Обьясни, почему я должен работать в русском театре у жида Додина?
Ромка был красивый – полу-цыган и пел чудно, а работал он режиссером. В театре. У жида Додина.
Жид-Додин должен писаться через черточку, как Змей-Жидовин. Это вероятно и есть один и тот же персонаж. И он бедного Ромку – к себе в театр заманил и мучил. Репетиционным процессом. Жид-Додин перепутал – посчитал Ромку за Иван-царевича – то есть человека, берущего свое трудом и смекалкой. А Ромка – классический Емеля – он любит чтоб на печке – и быстро. На эмоциях и на обаянии. Иногда еще храбрость участвует.
Главного Емелю русской истории – Гришку Отрепьева народ не уважает. Не пишут о нем романов, не снимают кино. Только Марина помянула его, пишучи о Марине:
В маске дурацкой лежал
С дудкой кровавой во рту
– Ты – гордецу своему,
Не отершая пота…
Жалко, что про Гришку не снимают кино, Ромка гениально сыграл бы его – себя. И стало бы понятно – почему толпами сдавались, почему впустили поляков на Москву.
Так они и бьются по сей день – Емеля с Жидовином-Змеем. За Россию – любимую Невесту. А я уж и не пойму – сама-то я – жидовинская дочка, которая влюбилась и вынесла ключ от темницы?
Не влюбилась и не вынесла. Тогда, все это слушая, увидела
