Был повод для обширнейших комментариев, однако Игорь пощадил Фаину, которая попала сюда не по своей воле и страдала от этого, и перевел стрелки на себя, тем паче что он видел навязчивое желание Бориса высказаться по этому случаю.
– Ну что ж, господа присяжные заседатели, в шапке всего одна бумаженция. Она моя. Я примерно помню, что в ней записано, но раз уж мы договорились читать вслух, так и быть, потешу ваши любопытные мозги.
Он вынул листок, перевернул шапку и потряс ею – в доказательство того, что там больше ничего нет. Развернул очень спокойно и прочитал:
– «Ничего говорить не буду. Оракул оставляет за собой право не отвечать». Вот так-то. Финита ля комедия.
От такого темного предсказания всем вдруг снова стало страшно.
– Судьба, – прошептал суеверный и боязливый Сеня Шевченко.
Игорь посмотрел на него и тоном наставника произнес:
– Судьба определяется не всякой ерундой, написанной на каких-то бумажках от нечего делать. Не будь ребенком, Семен. Судьбу каждый из нас творит для себя своими руками, а если она и определена, как думают фаталисты, то предсказания на бумажках в новогоднюю ночь на нее никак не влияют. Чего вы все затихли? Видимо, я сегодня ваш злой гений, уже второй раз пугаю вас до потери сознания. Эдик, включай музыку громче. Пусть гости побыстрее забудут это невинное развлечение. Танцуют все!
Эдгар с трудом заставил себя шевелиться, под таким он находился впечатлением. В кассетник вновь вставили RADIORAMу, но танцевать почему-то не хотелось. Компания, тесно сплоченная тем, что каждый теперь знает свое ближайшее будущее, сидела на своих местах и думала мучительно, как теперь себя вести и что делать. Некоторые медленно потягивали пепси-колу, из бокалов или прямо из бутылок. Да, порядком огорошили собравшихся последние новости. И только Борис Новиков и Рая Белова в неземном упоении танцевали медленный танец, очень медленный, как во сне, вразнобой с динамичной музыкой. Фаина призраком возмездия возвышалась в темном углу, возле лестницы, и грустным взглядом взирала на это скопище зла и всевозможных пороков, вопиющих о каре небесной. А Игорь, держа в руках гражданский кодекс и кассету с записью группы «Санкт-Петербург», опирался локтями о спинку выдвинутого в комнату дивана позади Сени Шевченко и иронично улыбался. А когда Эдгар обернулся и спросил у него, как он себя чувствует, ответил, качая головой:
– Детский сад, ей-богу.
Никто не обиделся на такое определение, к тому же из уст такого же малолетки, ровесника. Никто попросту не заметил этих слов, так все углубились в свои невеселые размышления. Тревожные симптомы! И вдруг на верхней площадке лестницы, вовсе не к месту, сработал будильник хозяина дома, заведенный, как обычно, на половину седьмого. Звон у него был ужасающей силы, все вздрогнули, словно он их и в самом деле разбудил, и стали громко возмущаться вслед Эдгару, который нёсся верх по лестнице его отключать.
– Ты что, спятил, Эдька? Убить тебя мало, придурок! Разве можно так пугать людей! Какого черта он у тебя здесь, а не в спальне?
– Мы его вынесли,
