моего.
Не ведаешь порою, как назвать
того, кто жестом или мановеньем
твой тайный путь способен прерывать,
так, что мгновенье станет откровеньем.
Райнер Мария Рильке
«Ради страдания нищих и воздыхания бедных»
Пс. 11.
2018
Каждый день, часа в четыре, на углу той дворовой школы – люди с бидонами.
Приедет машина и будет молоко.
В ожидании – общаются.
Мне кажется, большинство здесь не для молока.
«Я была тогда с моим народом…».
Марсово поле
В городе на Марсовом поле я выбрала любимое дерево.
Это было связано с началом определённого периода в жизни. Тот период длился несколько лет и кончился.
Я долго не приходила к дереву, даже забыла о нем.
Недавно я навестила его как друга.
Помнишь, я даже целовала тебе кору?..
Только вот первое – моё, или второе дерево, в аллее, считая от Невы?..
Неверное, второе, я всегда испытывала сочувствие ко всему второму.
Здравствуй, дерево, как ты окрепло!
И кора огрубела для губ.
На Марсовом поле похоронены люди. И ты пьешь землю там, где тебя посадили. Она, конечно, осолена их кровью.
Но не винить же тебя за то, что ты растёшь там, где тебя посадили.
И 21-ый век на 20-ом растёт.
Был кровав двадцатый, но 21-ому всё-таки – жить.
И человеку после всяких ошибок, зеленеть же, дерево?
На чернозёме собственной жизни…
Они винили меня за то, что я забываю.
Я помнить всё, что сгнило, не могу…
Надежда только на фотосинтез при помощи внешнего солнца.
Приносить пользу, вырабатывая кислород,
больше, чем необходимо только для употребления,
и рассеивать избыток щедро, без расчета…
Может быть, так мы искупим
почву вчерашних дней.
2.
И хочется говорить, мы прорастём, дядя Ваня.
Они уедут, соблазнившие нас.
Или нам отрубят
соблазнившие ветви.
В листья оденем ветер ледяной.
Небо запрокинет голову, выдумав ночь.
Солнце взойдёт абзацем новым.
И мы вырастем, дядя Ваня, большими деревьями
на их могилах,
на их могилах,
не желая им зла.
Возвращение
Район «спальный».
Возвращаюсь в темноте…
У магазина цветов "24 часа" сидит женщина, небрежно расставив ноги, в платье – жара. И ночью – жара. Курит, растрёпанная. Может быть, продавщица. Может – просто. А под ней – разломанный асфальт. Вскрытый, взрытый, как будто взорванный. Его будут менять, или трубы будут менять. Обломки искусственного асфальта, как литосферные плиты, которые вытолкнули друг друга, не сумев улечься в отведённом клочке. У женщины ноги не достают до земли. И она, и асфальт освещаются тускло фонарём. Дым летит…
Я думаю, что это за время? Две тысячи восемнадцатый. Женщина болтает ногами над обломками асфальта, и я иду домой.
Игрушки
Во дворах спального района, под окнами, на земле, в кустах, и даже на ветках – мягкие игрушки. Огромные, из советского времени, тяжёлые, намокшие… Их выбрасывают, выносят на улицу, потому что в квартирах они никому не нужны – только скапливают пыль. У детей уже другие современные игрушки. Или нет детей.
Смотрю на эти брошенные игрушки, опрокинувшиеся друг на дружку, заваленные снегом, и вспоминаю разные детские стишки: "Наша Таня громко плачет", "Идёт бычок качается"… И самое верное: "Зайку бросила хозяйка". Таня не плачет. У Тани Интернет, айфон…
Тяжесть этих игрушек, их неповоротливость, тучность… Они вобрали дожди и снега, влагу из воздуха… И как эта тяжесть не сочетается с представлением о детстве… Легкая беззаботность.
Как
