ей руку, как знатной даме.
– Надо было её тогда в бой взять! – улыбнулась Эсфи, повернувшись к Мэриэн, но та, глядя в тарелку, ковыряла двузубой вилкой кусок рыбы. Улыбка сползла с лица Эсфи, она вдруг осознала, что завтра утром Мэриэн уедет – надолго уедет, – и сжала её руку. Мэриэн вопросительно посмотрела на неё.
– Поговорим, да? – спросила Эсфи тонким голоском. – После обеда. Наедине.
Лицо у Мэриэн стало такое, как если бы и сейчас слова у неё рвались наружу, но она помедлила – и просто кивнула.
III
Они танцевали самозабвенно. Крутили в ловких, сильных руках кинжалы, изображали, будто хотят напасть друг на друга. Прыгали, подскакивали, вертелись, скользя босыми ступнями по зеркальному полу. Двое близнецов, одинаково красивых, с тёмными глазами и оливково-смуглыми лицами. Оба разделись до пояса, чтобы показать свои мускулы, свои широкие плечи. И теперь в одних чёрных шароварах ходили по кругу, поигрывая кинжалами и поглядывая на Тарджинью. Кого она выберет – а может, выберет обоих? По законам джиннов невеста могла выйти замуж за двоих мужчин, если они оба согласны. К тому же, братья Рахам и Рихем из Ущелья Тайрикан всё делили между собой, почему бы и жену не поделить?
Тарджинья сидела на своём ложе, обняв вышитую шёлком подушку, и смотрела на танцоров, чувствуя себя усталым шахом, которого невольницы напрасно старались развеселить. В углу комнаты, за розовым занавесом сидели её сёстры и били в бубен, пока танец не прекратился громким: «Хэ!»
Тяжело дыша, Рахам и Рихем повернулись к Тарджинье. Она заметила, как сёстры то и дело отодвигали розовую ткань и высовывали гладко причёсанные головы – полюбоваться на танцоров. Слабая усмешка скользнула по лицу Тарджиньи и исчезла.
Рахам переминался с ноги на ногу, нетерпеливый, с блестящими глазами. Спрятав кинжал, как и его брат, Рахам заговорил:
– Превосходящая луну своей красотой!
Тарджинья хмыкнула. Все женихи повторяли эти слова, и никому из них она не верила. Род Фалеала богат. И мать Тарджиньи не пожалеет денег на свадьбу, на подарки для зятя и его родни, а потом будет подсыпать золота в сундук дочери. Вот и всё – и Тарджинье было бы легче, если бы каждый жених прямо говорил, что явился за её богатством.
– Когда мы с братом тебя увидали, тонкую, как тростник, и белую, как сахар, наши сердца перестали нам принадлежать, – Рахам приложил руку к груди. Брат его молчал – наверное, смущался. А может, просто не умел складно лгать.
– Твой голос льётся, как звонкий весенний ручеёк…
«Да ладно. Звон золотых монет куда приятнее моего голоса!»
– Твои волосы – как шёлковая паутина…
«Всё равно шелка, которые пошлют твоей матери, если я соглашусь, будут лучше!»
– Твои глаза… – продолжал Рахам с таким видом, словно добрался до самого прекрасного комплимента, какой можно придумать,
