и слава богу, но ведь я не об этом хотел написать. Хотя и этот случай сам по себе уникальный. Но я о другом. Мамка была на седьмом небе от счастья! Она вообще по натуре была человеком добрым и компанейским. Постоянно общалась со своими братьями. Помогала им с дефицитным лекарством. Ездила на дни рождения. Обязательные письма, открытки к праздникам. Летом в отпуске таскала меня за собой то к одному дядьке, то к другому, то к третьему. Вот и новых родственников она приняла с таким радушием, что вроде бы и никакая война их не разлучала. Молодец, ничего не скажешь! Стали они общаться. Тетя Люба приезжала на выходные. А с теми, кто жил на Смоленщине, сначала писали письма. Потом приехал к нам в гости для личного знакомства папкин младший брат Геннадий. И вот ведь что такое генетика: вылитый я! Только без очков. И, самое поразительное, оказалось, что он тоже художник, как и отец мой. Но было у него одно отличие от брата своего – пил он безбожно. Мы его трезвым так и не увидели. Днем он где-то калымил, рисовал транспоранты и другую наглядную агитацию на местных предприятиях. Лозунги, портреты. Какую-то часть заработанных таким способом денег отдавал матери, а остальное пропивал с бомжами по местным кочегаркам. Прожил-пропьянствовал он у нас с месяц. Усадили его в поезд в конце концов, и до сих пор ни слуху ни духу. Писал ему отец, писал, – тишина.
Потом приехала из Вязьмы старшая сестра. Радость, конечно, большущая! Столько лет не виделись, еще бы! Никакой надежды на встречу уже не осталось – и вот оно, счастье! Мать не знала, куда ее посадить. Используя все свои связи и знакомства, отоварила ее всевозможными дефицитными лекарствами, не взяв с нее, разумеется, ни копейки. Пожила эта сестра дня три-четыре у нас в гостях, уехала. И получает наша мамка от нее письмо, в котором про отца столько грязи, что мать даже вскрикнула, как от удара. И такой-то ее новый братец, и сякой. И как ты с ним живешь, мол. Гони его в шею, мол. Бросай его и беги от него к нам. И дальше несусветная бредятина на четырех листах. Что к чему?! Выронила мать это письмо. Сидит, плачет. Я поднял, прочитал и – оторопь! Другого слова и не подобрать. Много там было еще такого, что не только волосы дыбом, но и… До сих пор я не могу понять, за что?
От папки это письмо спрятали, но то ли мамка не выдержала, то ли прятать не умела – прочитал отец это письмо. Смотреть на него было очень тяжело. Шок! С неделю он ходил как в воду опущенный. А тут еще и тетя Люба со своими сомнениями. Всё в письмах и по телефону про анализы какие-то намекала. В общем, напился батя как-то вечером. Проплакал ночь. Утром поднялся и сказал фразу, которая до сих пор стоит у меня в ушах.
– Ты знаешь, Сашка. Я вот тут подумал.
– И что, пап?
– Понимаешь, сынок, были они у меня в душе, как святые. Я столько запросов тогда отправил во все инстанции! Я столько лет надеялся! Я столько лет хранил о них светлую память. Я столько раз мечтал, представлял нашу встречу. Я разговаривал с ними
