дальше. Нет, она просто исчезла, став неразличимой, и я физически ощутил, как исчезаю вместе с ней, хотя и стою неподвижно на перекрестке.
О боже.
У меня были галлюцинации. И тем не менее разум мой сохранял ясность, как у бриллианта. Я вытащил из кармана пузырек с таблетками и бросил его на дорогу. Упав, он раскрылся, и разноцветные таблетки рассыпались в тумане. К этому моменту голова моя уже была сильно перегружена, уши, казалось, стали ватными, и мне хотелось лишь развернуться, пойти на вокзал и вернуться в Чикаго. Но я знал, с чем мне придется столкнуться по пути на вокзал: беспорядки, призрак здания «Фарнер-Холл», грустные Пол и Вирджиния и та трубка в пепельнице на столе у окна «Американ Тап».
Я перешел на другую сторону улицы и пошел в лес, окружающий кампусное озеро, по направлению к навесу для пикника, воспоминания о котором до сих пор хранились в моей памяти. Приближаясь к навесу, я увидел женщину в длинном платье, лежащую на одном из столов, но ее образ сразу же растворился в тени, как я прошел мимо. Позади навеса я заметил геометрическую крышу кампусного причала, побрел туда и остановился у флагштока перед навесом для лодок пока заводил свои карманные часы. Было 6:34.
Мне было всё равно, день это или ночь. Потому что в тот момент я достиг той точки на временной шкале, когда тело перестало усваивать таблетки и алкоголь, оставив лишь жалкий осадок боли, смятения и глубокой депрессии. Я прилип к флагштоку и ощущал себя так, словно несусь к озеру.
Я вдохнул сырой воздух, и мелкие химические гремлины моей нервной системы загрязнили его такой глубокой меланхолией, что после выдоха лицо буквально утонуло в миазмах уныния. Казалось, голова была наполнена кипящим маслом, что выплескивалось из глаз с каждым биением сердца. Полыхающее масло изливалось в горло, неслось вниз по пищеводу и выплескивалось в желудок едкой кислотой. Я давился, но кислота поднялась к горлу, и я начал кашлять, выплевывая слизь. Казалось, мой правый плечевой сустав крепился к плечу металлическим штырем, а ниже, бедра и ступни пульсировали в агонии. Но больше всего у меня болели глаза: мягкий серебристый свет заливал их едким маслом, пока всё, что находилось в пределах моей видимости, не окрасилось красным цветом. Я попытался сощуриться, чтобы уменьшить это сияние, но веки невольно затрепетали и могли закрыться в любой момент. Внезапно, туман немного рассеялся, приоткрыв корпуса общежития «Томпсон-Поинт».
Эти корпуса выглядели точно так же, как я себя чувствовал: размытые, обесцвеченные и безрадостные. Здания инженерного факультета позади меня превратились в настоящие призраки в тумане. Деревья в лесу казались нарисованными кляксами на клубах тумана. Их отражения цвета оружейного металла, казалось, были выгравированы на поверхности воды. Множество деревьев, поломанных, с зазубренными обломками, лежало наполовину в воде возле причала и на другом берегу озера возле корпуса «Томпсон-Поинт».
Боже, ни в чём вообще нет ни капли цвета.
Начал моросить холодный мелкий
