бывать пришлось; и послушал – узнал немало со всех сторон; все знаю, еще как в семнадцатом году, когда правительство это керенское было, к нам сюда, то есть в Вершый-то, два комиссара наехало: Шкапский да Иванов.
– Это от Керенского?
– Известно, от него. И сейчас же с казаками лавочку развели: там оружие, глядишь, отбирают, там налог какой-нибудь накладывают, али арестовывают; в тюрьму запихать – любимое дело. Ну, только киргиза – бей его, – он долго терпеть может. Привык. И прежде били и тут бьют – значит, терпеть до поры. А мужику што – ему какое ни дай правительство, только самого его не тронь. Так и терпели этих комиссаров, не трогали.
– А как же, – спрашиваю, – насчет Советской власти – было у вас тогда что-нибудь или нет? Советы-то были какие? То есть примерно, вот к Октябрю, в семнадцатом?
– Как же, были и Советы – где их не было, – ответил он с нескрываемой иронией. И остановился, чтобы дать мне почувствовать, что не зря подпустил тут яду. – Был рядом с комиссарами Совет рабочий, областной. Да разогнали его комиссары. И не то што, а двоих убили, так оно и тела-то весной только на следующий год сыскали. Потом крестьянский был Совет, тоже на всю область – его не тронули, побаивались, мужиков-то не хотели травить.
– А в Туркестане тогда уже были Советы? – спрашиваю я Ивана Карпыча.
– Ну как же, везде Советы, кроме нас, – и он снова иронически ухмыльнулся. – Только плохи больно, – добавил, чуть помолчав, – нам таких-то, пожалуй бы, что и вовсе не надо.
– Чем же это так плохи?
– Да тем, что бестолково за дело взялись, а лучше сказать – и никак не брались за него, только свои делишки выделывали. Кому тогда было в Советы идти: рабочий человек на деревне не пошел, все еще боялся… А пошел тот, кто по-своему понял Советскую власть: валяй, дескать, – наша взяла… И пошло… Тут комиссары даже казаков выставили сюда, на границу: не пропущать, дескать, в Семиречье никаких Советов…
– Так чего же, – говорю, – им было таких-то Советов бояться? Они же им были не опасны?
– Нет, зачем, – возразил Иван Карпыч, – они, комиссары, понимали, что хоть по началу-то и одно вышло, а по концу совсем другое может быть: никаких и ничего, словом – в Семиречье не пущать. Будем жить, как сами хотим, как сами знаем. Ну, и шло пока ничего. Тихо было. Только этот крестьянский Совет, съезд надумал в январе собрать, а комиссары: «Отчего ж, дескать, не собрать, коли на этом съезде мы со всеми крестьянами сговориться сможем, – валяйте, зовите». Ну, и наехали. Да комиссары еще тут же казаков на съезд со всей области и киргизов – то есть не на этот, а на другой, рядом, на особенный. Всех созвали. Приехало народу немало: на один крестьянский больше полтораста человек.
– И все три съезда вместе заседали?
– Нет, зачем вместе, врозь – только в одно, значит, время, – пояснил Иван Карпыч. – Да и как им было вместе, когда казаки и киргизы одно, а крестьяне – другое…
– Ну, казаки, – перебил я его, – это еще понятно: они тогда были против крестьян, они друг дружке мешали местных обирать,
