, но Артюха был непреклонен. Я вставала, открыв всего один глаз, лениво натягивала штаны и видавший виды свитер, а собака нетерпеливо переминалась с лапы на лапу, слегка дергая меня за штанину. Надев на него поводок, я открывала дверь. Артюха срывался, словно бешеный, и тащил меня вниз по лестнице все восемь этажей.
Мы ходили по одной и той же дороге, наслаждаясь свежестью наступившего утра. Потом возвращались домой, где домочадцы еще мирно посапывали. Артюха благодарно смотрел мне в глаза, ожидая на завтрак чего-нибудь вкусненького. Его кудряшки, черные, как смоль, и до боли милые глаза дарили мне чувства трепета и неиссякаемой теплоты. Я легонько трепала его за длинные уши, и он в ответ ласково облизывал мои руки.
– Ну, что, псина? Есть будем?
Артюха склонял голову набок и смотрел на меня недоуменными глазами, будто спрашивая: ты чего глупые вопросы задаешь? Затем подбегал ко мне и клал голову на мои ноги. Это означало: «Поторопись, пожалуйста. Есть хочу!»
2
Я росла девушкой замкнутой и необщительной. Маму боялась, бабку ненавидела, с братьями ссорилась. С отцом мама рассталась до моего рождения, и он был «закрытой» темой в семье. Одноклассники со мной не дружили, обходя стороной. Я слыла «белой вороной». В то время, как сверстники учились курить за углами домов и пили водку в компаниях, я читала книги про Иисуса Христа и Жития Святых.
Моя мама никогда не понимала моих «причуд» и всем знакомым говорила, что я странный ребенок. В легком ситцевом халате и белой, безупречно накрахмаленной косынке, ее зеленые, строгие глаза под очками казались устрашающими. Я боялась этого взгляда, и когда мама злилась, забивалась в угол, закрывая голову руками.
Училась я неплохо, без троек. Не потому что у меня была тяга к учебе, просто я безумно боялась материнской ругани и бабкиных криков.
Однажды за одну неделю я умудрилась получить три двойки по немецкому языку. Это был из ряда вон выходящий случай. Учительница потребовала подпись родителей. Я возвращалась домой, и мои зубы стучали от страха. Я знала, что меня ждет «расправа». Но мама, на удивление, отреагировала спокойно. «Ну, ничего себе!» – устало пробормотала она и покорно расписалась в моем дневнике. Я мгновенно дематериализовалась из комнаты, не веря своему счастью.
С бабкой отношения были еще сложнее. Эта грузная пожилая женщина в косынке и в больших, в пол-лица очках, всегда с вышивкой или с вязанием в руках, внешне производила впечатление доброй старушки. Быть может, для других она таковой и являлась, но только не для меня. За что она меня ненавидела, я так и не узнала, но со временем наша взаимная неприязнь только росла. Какими же гадкими для меня были дни, когда мама уходила на дежурство ровно на сутки, а я оставалась с бабкой и братьями! Мальчишки бабку не слушались, она на них кричала противным визгливым голосом и лишь изредка бросала на меня косые, полные злобы взгляды.
Как-то она сказала:
– Мне очень хочется зарезать тебя! – и указала на самый большой и острый нож.
С тех пор я старалась не показываться ей на глаза без надобности. Я боялась. Безумно боялась. Но пожаловаться матери тоже не могла, поскольку была убеждена, что она мне не поверит.
Мой средний брат Святозар был любимчиком матери и бабки. Я сильно ревновала его к матери, а она даже не пыталась меня успокоить или разубедить в обратном. Она просто не обращала на меня никакого внимания. Вечером, когда мы укладывались спать, она подходила к Святозару, поглаживала его по голове и тихо, вполголоса, о чем-то ему рассказывала. В такие минуты я готова была убить Святозара, или Святика, как его все называли. Может, именно по этой причине мы в детстве постоянно с ним ссорились и дрались? Он тут же бежал жаловаться на меня матери с бабкой, и они всегда вставали на его сторону, а меня наказывали, ставя в угол. Святик ликовал. Он бегал мимо меня, показывая язык и называя меня «дурой».
– Сам дурак! – вопила я.
Мы с ним были очень разными: я – медлительная, замкнутая, он – чрезмерно общительный и энергичный.
С младшим братом Гошей мы жили дружнее. Хотя бывало всякое. Дети жестоки. Помню, однажды я его с улицы затащила в подъезд и побила за то, что он не хотел идти домой. Теперь, вспоминая этот случай из детства, я недоумеваю: откуда во мне, забитой и скромной девочке, временами появлялась безумная агрессия, граничащая с хладнокровной жестокостью?
В детстве Гоша был некрасивым: рыжим, толстым и конопатым. Но со временем он превратился в галантного юношу с пшеничными волнистыми волосами и голубыми, как васильки, глазами.
Жили мы бедно, и чаще всего в доме из еды было «шаром покати». Мама разрывалась между бесчисленными работами, бабка занималась мальчишками. Но все же предпочтение было Святику. С чем была связана эта безумная любовь бабушки к внуку, я не знаю. Но она никогда не стеснялась все самое хорошее и вкусное отдавать ему. Меня это возмущало, но высказывать свои
