на звук голоса и посмотрело на Тая. Их взгляды встретились сквозь дым, и Тай задрожал. Он увидел в этих глазах отсутствие всякого выражения, какую-то бездонность. Холодные, как конец любой жизни… В тот самый момент ему пришло в голову, что, может быть, его задача, его долг по отношению к тому, кто раньше был человеком, – позволить стрелам освободить его.
И все же он этого не сделал. Он понимал – не мог отрицать этого, – что в том доме, все еще догорающем, превратившемся в ревущий хаос, творилось какое-то зло, пока он не ворвался туда и не убил шамана. Оно не было завершено, осталось неполным, но что оно значило для неподвижно стоящего перед ним человека, который смотрел Таю в глаза, будто обрекая его на воспоминания, он не мог даже надеяться понять.
– Это как с лебедями, – вслух сказал он своим всадникам. – Их убийство может навлечь проклятие на всех нас. Это не наше дело. Пусть оно… пусть он уходит. Он найдет свою судьбу и без нас.
Он произнес последние слова как можно более четко, глядя на душераздирающую фигуру Мешага. Если это существо двинется к ним, солдаты запаникуют, понимал Тай. Ему придется разрешить стрелам взлететь и потом жить с этим.
Он не верил собственному сравнению с лебедями. Он даже не верил, что убийство лебедя навлечет на них проклятие, – это были страхи богю. У катайцев были свои собственные легенды о животных и свои страхи. Но эти слова могли дать его людям основание послушаться своего командира. Обычно они не нуждались в основаниях: солдаты выполняют приказы, вот и все. Но это путешествие на север и сегодняшнее его окончание настолько отличались от их обычной жизни, от всего их мира, что он счел необходимым обосновать приказ.
Что касается того, почему, внутри себя, ему казалось правильным дать этому невероятным образом очнувшемуся человеку с мертвыми глазами возможность покинуть это место и остаться в живых – если он по-прежнему был живым, – то Тай мог назвать это только жалостью. И тогда, и потом.
Он гадал, проявилась ли она в его голосе, во взгляде, которым они обменялись. Он не сказал бы, что взгляд Мешага был человеческим, но также не назвал бы его не человеческим. Не мог бы с уверенностью сказать, что там, внутри, скрывался какой-то демон. Да, Мешаг изменился, и Таю казалось, что он, возможно, уже погиб, но он не знал этого наверняка.
Быть может, его убийство стало бы наиболее правильной реакцией на то, что с ним сделали. Стало бы проявлением доброты. Но Тай не сделал этого и не позволил своим солдатам сделать это. Он даже не был уверен, что это существо можно убить, и ему совсем не хотелось это проверять.
После долгого молчания, едва дыша, он увидел, как Мешаг – или то, что раньше было Мешагом, – поднял руку жестом, который Тай не мог интерпретировать. Потом это существо отвернулось от него, от них всех, живых, мертвых и горящих. Мешаг больше не смеялся и так и не заговорил. Он просто размашисто зашагал прочь – сначала вокруг горящего дома, а потом вдоль берега озера, к осенним деревьям в огненных листьях и далеким, почти невидимым горам.
Тай
