ей особенно страшно, когда она особенно нуждается в его присутствии. Она с трудом добралась до спальни и устало опустилась на кровать. Горе, угрызения совести, страх, обещания, данные Мелани, уход Ретта – все исчезло в забытьи.
Я подумаю обо всем этом завтра… Ведь завтра уже будет другой день.
Туман клубился повсюду, во сне или наяву, она уже не понимала, только видела, как всплывало и таяло прекрасное лицо Эллин, чувствовала ее прохладные руки, слышала нежный голос:
– Красавица моя! Все пройдет, все забудется…
– Ах, мама, к чему красота, если не можешь иметь того, что хочешь? Эшли предпочел простенькую Мелани, Фрэнк любил Сьюлин, а Ретт – Красотку. А ведь все говорили, что любят меня… Да и за что было меня любить – взбалмошную и упрямую? Я никого не сделала счастливым, если только Чарльза, и то потому, что он рано ушел из жизни. – Во сне с языка легко срывались слова, которые до этого даже не приходили на ум.
– Надо быть мягче, скромнее… джентльмены не любят чересчур самостоятельно мыслящих женщин, – убеждал мелодичный голос матери.
– Мне повезло, нашелся один, которому это нравилось. Более того, он учил меня быть откровенной, дерзкой и смелой.
– Это глубоко безнравственный человек, он способен воспользоваться твоей невинностью, твоей молодостью, чтобы погубить тебя…
– Да нет, мама, погубил меня, другой, для которого честь была превыше всего во всем, кроме меня. Батлера же просто забавляло поначалу все, что я делала, а когда он получил непокорную жену, плюющую на все правила окружающего общества, это ему тоже не понравилось, – образ Эллин отодвинулся на задний план, а перед глазами Скарлетт промелькнули лица каких-то людей, которые она не узнавала, но была уверена, что видела их в Атланте. Все смотрели на нее, кто – с любопытством, кто – с негодованием, кто – с усмешкой. Но их взгляды не трогали измученной души. – Если бы ты видела, как я справлялась с делами, мама! Ни чуть не хуже любого мужчины! Шла к цели кратчайшим путем и добилась многого. Отец мог бы гордиться мной, правда, если бы я была сыном… Успех вскружил мне голову, и я возомнила, что мне позволено быть грубой, безапелляционной, свысока относиться к людям.
– Я прихожу в отчаяние при мысли о том, что ты могла так скоро забыть все правила хорошего воспитания… – укоряла мать.
– Я должна была их забыть! Эти правила для другого мира, которого уже нет, война смела его и установила новые порядки. В мире, где правят янки, не может быть чести, правды, милосердия. – горячо отстаивала дочь свою правоту, – Будь я кроткой тихоней, доброй и совестливой, что стало бы со мной, детьми, Тарой?
– Храбрая моя девочка, я знаю, сколько испытаний выпало на твою долю, но теперь уже не нужно бороться за выживание. Все постепенно наладится. Попробуй быть более терпеливой, доброй и снисходительной. Таков женский удел. У тебя дети.
– Я не стала утешением и для них. Со всеми своими детскими печалями они
