продав за копейки на рынке что-то из того немногочисленного гардероба, который несчастные женщины привезли с собой. Ужас, в который они там попали, усугублялся ещё и злостью, переходящей в ненависть от местного населения. Никому там были не нужны, в этой голодной и холодной, еле живой, деревне чужие, молодые, городские женщины, одна из них ещё и очевидная еврейка. Все четверо голодали, как в это время и жители, оставшиеся в Ленинграде. Все непрерывно болели. В какой-то из дней, глядя на умирающую маленькую дочь и понимая полную безнадёжность ситуации, бабушка, чтобы уменьшить расход хлеба, попробовала повеситься. Что-то там пошло не так, уж не помню, веревка, по-моему, порвалась, да и пришел кто-то в дом после этого, ну, в общем, оставил Господь её в живых, и как-то прожили они там эту эвакуацию, хотя рядом и хоронили непрерывно остальных Ленинградцев.
Что удивляться после этого, что и мама, и бабушка всю жизнь экономили на всем!? И не мог я, будучи взрослым, переделать, конечно, мать и заставить её покупать, например, нормальные яблоки. Она ехала с отцом на дорогой машине из хорошего большого загородного дома в «Пятерочку», находила там самые дешёвые порченые яблоки, а дома вырезала из них гнилые кусочки. Так и прожила всю жизнь, экономя и откладывая на чёрный день и никогда не позволяя себе тратить копившиеся деньги!
Вернёмся к её отцу, моему деду политруку, звали его Михаил. Как я написал выше, его призвали в начале войны, в сорок первом. Немцы ведь очень быстро подошли к Ленинграду и окружили его кольцом. Из коммуналки на Техноложке дед, поцеловав жену и маленькую дочку, ушел навсегда с большим рюкзаком.
Наши приняли решение прорвать блокаду. Из каких-то соображений это было в районе «Невской дубровки», тогда это место почему-то называлось «Московской дубровкой», немного странное изменение названия, ну да это не важно. Первая попытка прорыва не увенчалась успехом, технически значительно более оснащённый противник, да и с опытными боевыми солдатами отбил нашу атаку и положил в землю много народу, расстреляв из пушек и пулемётов. Атака эта проводилась силами девятой дивизии, полком, где был мой дед. Посовещавшись, наши решили доказать товарищу Сталину, что его приказ о прорыве быть невыполненным не может, и подтянули дополнительный отряд для повторной попытки. Немцы в свою очередь были уже на стороже в этом месте. Им ведь было не понятно, почему наши напали именно здесь, поэтому они, подозревая тактические задачи или другие ценные для нас здесь активы, усилили кольцо в этом месте. Вторая атака также захлебнулась в немецком свинце, только полегло уже намного больше людей. По цепочке докладывали армейские начальники наверх друг другу о повторной неудаче. Только Сталину эта информация не дошла. Страх непосредственно перед ним останавливал человека, который должен был это сказать. Он знал, что самодур и хитрец может пустить его в расход, как гонца принесшего плохую новость, или для демонстрации железной воли и порядка,
