матери Нины застыли еще два мальчишки-подростка. Сестра Петра, Люся, провожала на фронт мужа и тоже пришла к военкомату. На аллее стояло несколько грузовиков.
Оба отца семейств стояли в строю. На руке Петра Чернопятова поблескивало серебряное кольцо. Он практически не слышал ничего из того, что говорилось на митинге. Часто смотрел на молодую жену и она уже несколько раз помахала ему дрожащей рукой, на которой блестело такое же колечко. Второй рукой прижимала к губам носовой платок. Нина изо всех сил сдерживала слезы. Матери молодоженов горько плакали и тихо плакала Люся, находившаяся на восьмом месяце, уткнувшись в плечо свекрови.
Толпа гражданских молчала точно так же, как молчал строй солдат. Старый военком, седой и невыспавшийся, стоял на крыльце и продолжал говорить:
– …коварный враг топчет нашу землю и надо приложить все силы для того, чтобы прогнать его с нашей, советской земли. Победа будет за нами! Враг будет разбит! По машинам!
Над площадью словно шквал пронесся. Крики и плачь взлетели к небесам. Каждый что-то кричал, чего-то наказывал. Звуки сплелись в сплошную какофонию. Нина сумела протолкаться сквозь толпу к мужу и приникнуть к его груди на секунду, шепнув:
– Я люблю тебя и буду ждать. Ты береги себя…
Какой-то мужик втиснулся между ними и оттолкнул влюбленных друг от друга…
Абрама Гольдберга провожали на вокзал всем многочисленным семейством. Собрались тетки, дядьки, двоюродные сестры и братья. Из всего семейства на фронт уходил он один, как совершеннолетний. Родственники вовсе не одобряли его решения и даже на вокзале шестидесятилетний дядя Абрахим пытался его отговорить:
– Абрам, зачем ты идешь на войну? Ты и в тылу найдешь себе дело. Тебе учиться надо. Ты даже винтовку держать не умеешь. Евреи никогда не воевали…
Народу вокруг было много. Неумолчный гул стоял над перроном. Люди обнимались, целовались, плакали, прощались. Кто-то стоял молча, тесно прижавшись друг к другу. Глядели в глаза и молчали. И над всем этим из репродукторов гремело:
– Вставай, страна огромная! Вставай, на смертный бой! С фашистской силой темною. С проклятою ордой…
Абрам, уже одетый в шинель и пилотку, в испуге оглянулся – не услышал ли кто-нибудь эти слова – и решительно возразил:
– Какая учеба? Вы что, не понимаете, что вначале надо немца прогнать, а уж потом думать об учебе!
Тетя Роза совала ему в руки огромную сумку со снедью и говорила с придыханием:
– Абрам, тут жареная курочка, яйца, пироги. Кушай, пожалуйста и постарайся не похудеть. Ты и так слишком худой…
Дядя Абрахим не отставал:
– Но ты даже винтовку держать не умеешь! Давай покажу. Я однажды был в тире…
Студент, понимавший, что от снеди все равно не отвязаться, сгреб сумку, разом согнувшись вправо. Вцепился мертвой хваткой в винтовку, которую пытался забрать дядя. Издалека донесся зычный голос:
– По вагонам!
Абрам с облегчением вздохнул. Руки дяди отпустили винтовку. Студент торопливо обнялся со всеми по очереди. С трудом закинул на платформу
