что это меняет?
Я начал соображать, но, как обычно, ничего не получилось. Напрягать мозги у меня никогда не получается.
– Не знаю. Слаб умом, – был вынужден признаться я.
– Смотри… – взялся было разъяснять Иваныч.
Но я его остановил:
– Не гони, Иваныч, «ямщик, не гони лошадей». Давай еще по одной, а то мозги напрячь не получается.
– Может, пока тормознемся? А то зачастили.
– Не капай мне на мОзги, не говори навзрыд, не капай мне на мОзги, душа еще болит, – дурашливо и фальшиво пропел я.
– Понял, – легко согласился Палыч, – без сто грамм здесь и правда ничего не разберешь.
Выпили, закусили. Ананасом. Рябчиков не было, наверное, их слопали буржуи.
– Вот смотри, – пошел на второй заход Палыч. – Блок написал…
– Маяковский.
– Какая хрен разница! Блок! Маяковский! – стал выходить из себя Палыч. – Ты можешь помолчать?
– Могу.
– Вот молчи и слушай. "День ТВОЙ последний приходит, буржуй" – это пролетарская версия. Дескать, ты, буржуй, пока кушай своих рябчиков, ананасиков жуй, но скоро мы отправим тебя в могилу. Так?
– Так.
– А вот другой вариант, секретный: "День НАШ последний приходит, буржуй". То есть, пролетарии вроде как сами признают, что скоро наступит их последний день. Буржуи, как жевали рябчиков и ананасов, так и будут продолжать их жевать, а вот пролетариям скоро наступит хана. Понятно?
– Как это?
– А вот так. Это и есть новый мир. В нем не будет ни больных, ни убогих, ни униженных, ни оскорбленных.
– Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе.
– Пушкин?
– Некрасов.
– Как точно сказано! – с плаксиво-трагической ноткой в голосе пролепетал знаток поэзии золотого века и шумно засопел.
По толстым, изрезанным глубокими морщинами щекам старика потекли крупные слезы. Я налил снова. Иваныч выпил, не закусывая. И размазывая слезы кулаком по лицу, грустно признался:
– Я скоро умру. Я тяжело болен, у меня рак.
Иваныч наполнил свой фужер до краев, и опять быстро его осушил.
– А вот ты, мой друг, доживешь до той прекрасной поры. Сто процентов! Некрасов писал не про тебя, а лишь про меня.
Я думал, что Иваныч сейчас тут же заснет за столом, уронив голову на свои тяжелые кулаки. Действительно, он прикемарил, но совсем на чуть-чуть, минутки на две. Очнувшись, сразу взял себя в руки и произнес длиннющий монолог.
Не все умные мысли из его мудреной речи я понял и запомнил, – тоже ведь принял на грудь будь здоров (если б бакарди гнали не из опилок, то чтоб нам было из двух, трех, четырех бутылок). Однако то, что застряло в памяти, я попытаюсь вынести наружу и донести до тебя, мой верный читатель.
Как ни печально, эскулапы отпустили Грэй Иванычу всего два-три месяца жизни. Рак – это серьезно. И ему срочно нужно было найти человека на свое место. Иваныч, если верить его словам, был едва ли не правой рукой
