пор оно там лежит, погребенное под грудами старья, более удачливых потомков дожидается.
…И все вокруг красным-красно
Валеев Марат,
г. Красноярск
Лет двенадцать мне было. Ближе к вечеру я полил огород, находившийся у нас «внизу», то есть под старым крутым берегом Иртыша, на луговине, и поднимался по укатанному береговому подъему домой. Был июль и, несмотря на то, что солнце уже клонилось к закату, дневная жара еще не спала. Внизу, на зеленых лугах рокотали тракторы в сцепках с сенокосилками, граблями, пресс-подборщиками и копнителями – в разгаре был сенокос, наверху монотонно гудел сепаратор, перегоняя молоко с вечерней дойки в сливки, которые утром заберет совхозный молоковоз.
В общем, день как день. И вдруг все как-то странно переменилось. Я уже поднялся в гору и шел по селу, как внезапно все окружающее меня стал видеть в ярко-красном цвете. Ну, как будто смотрел на мир через красную стекляшку. Вот мимо меня, весело дринькая звонком, прокатил на велосипеде Вовка Кутышев. С озабоченным видом просеменила к магазину тетя Клава. В тени под забором стояла большая жирная и лопоухая свинья, лениво вертящая закорючкой своего хвостика с кисточкой на конце. И все они двигались в красном тумане.
Я ошеломленно смотрел по сторонам, впитывая в себя это незабываемое зрелище и все еще не решаясь спросить у кого-либо: это я только смотрю на мир сквозь красную пелену, или кто-то еще? И не успел спросить, потому что скоро эта пелена как бы спала с моих глаз, и я продолжил все видеть в обычных, натуральных цветах. А что это такое было со мной, не знаю до сих пор. У своих деревенских, не испытывали ли они что-либо подобное в этот день, я спросить постеснялся. И даже всесильный интернет, у которого я уже в наши дни поинтересовался насчет аналогичных случаев, ничего внятного мне сказать не мог.
Или вот еще один пример необычного. Это случилось уже, когда я служил в армии. Вернее – дослуживал, поскольку был уже выпущен Приказ Министра обороны СССР (тогда, по-моему, им был маршал Гречко) об увольнении в запас военнослужащих моего года призыва. В одно прекрасное октябрьское утро я просыпаюсь на своей койке. Помню, что лежу ничком, одна рука подвернута под туловище, другая свесилась.
Все слышу – как пацаны топочут сапогами в проходах между койками, хлопают дверями вагончика (наше дембельское отделение дислоцировалось уже не в общей казарме, а в отдельном, привилегированном уютном помещении на несколько двухъярусных коек) и ходят умываться в тамбур, позевывая и лениво переговариваясь, заправляют постели. А я все это слышу, тоже хочу встать, но фигушки – лежу неподвижной колодой, и не могу не то что рукой – даже пальцем шевельнуть. То же самое с ногами. Но дышать – дышу, правда, медленно-медленно, и даже глаза сумел открыть. Но голова моя повернута к стенке, и я вижу только ее, грубо выкрашенную
