из его прошлой жизни, но сейчас он просто не мог так не поступать, отчетливо ощущая потребность разнообразить эту белую монотонность.
– Еда! – произносил он ледяным тоном и доставал из окна выдачи миски с кружками, которые сосредоточенно швырял в разные стороны, наблюдая, как растекается каша и питьё по стенам, по столам, по скамейкам. Миски и кружки были изготовлены из легкого и прочного матового металла, поэтому они не деформировались, а с весёлым разнотонным звоном разлетались по всей столовой.
Саф смотрел на результаты своего безобразия и чётко понимал, что это вопиющее деяние, но ему было хорошо, примерно так же, как тем утром, когда он впервые пролежал в кровати после пробуждения, испугавшись приятных ощущений в груди. Сейчас он уже не пугался, а наслаждался чувством намеренного нарушения былых запретов.
В его прежнем мире не существовало никаких абстрактных изображений, только абсолютно четкие и однозначные образы, сопровождающие информационный поток. Изображения, и статические и голографические были одинаково бесцветно-белыми с добавлением лишь красного и сине-голубого. Все тексты и надписи были строго одного шрифта и строго черного цвета. Красным был только цвет крови, а сине-голубым – цвет неба и растений. Никаких иных смыслов в употреблении цветов не было, только абсолютная однозначность. Вся информация носила конкретный характер, без возможности ассоциативного, абстрактного или образного восприятия. Люди должны были воспринимать информацию буквально, без намёка на какой бы то ни было подтекст.
Наконец, еда перестала подаваться из окна. Он несколько раз повторил приказ на выдачу еды, но окно даже не открылось. Саф несколько удивился, что это не вызвало у него раздражение, ведь выдано было уже около ста порционов еды – система жизнеобеспечения обеспечила всех планируемых членов экипажа этого корабля едой. Глядя на этот грязный заляпанный кашей и забрызганный питьевой жидкостью интерьер столовой, Саф был полностью удовлетворён содеянным. Он рассматривал эти грязные разводы и ему являлись разные ассоциации и образы. У него бурным потоком вырывалось воображение, до этого спавшее глубоко в его сознании. Возникая одни за одним видения знакомых образов людей, городов, природы, ему становилось то смешно, то печально, то охватывала тревога. Эти эмоции были разными, но, не захватывая его полностью, они смеялись одна за другой беспорядочной чередой.
Постепенно Саф стал пресыщаться видом этой запачканной столовой, ассоциативные видения потихоньку сошли на нет, и он направился к выходу. Аккуратно свернул окровавленную ткань и вынес её из помещения, положив на пол в коридоре поодаль дверного проёма. Затем вернулся, с особой осторожностью вынес дверь со своим портретом и понес её к себе в каюту. У себя в каюте он с трудом установил эту дверь в углу между входной дверью и столом. После вернулся за тканью, оставленной им на полу в коридоре, и укрыл ею искореженною дверь в углу каюты.
Саф почувствовал, что устал и проголодался.
