на полукруглое ложе и принялся внимательно разглядывать мирно посапывающую рыжеволосую красавицу. И было на что посмотреть. О красоте веспийки не зря шла молва далеко за пределами империи. Лишь ужасно стервозный нрав, да обладающий ещё более непредсказуемым характером папаша-император сдерживали на почтительном расстоянии толпу потенциальных женихов. В который раз юноша мысленно удивился тому, что глядя на её роскошное, алебастровое тело не ощущает даже тысячной доли того трепета и вожделения, с которым он некогда смотрел на Сарнаю. И это после всего лишь одной единственной ночи, проведенной вместе. Так получилось, что с тех самых пор что-то неуловимое поменялось в его голове. Образ синеглазой арторианки неотступно преследовал молодого человека, доводя порой до исступления. Тяжелее всего было по утрам. Просто во снах они всегда, всегда были вместе. Встречались, любили друг друга, растили детей. Жили той самой простой человеческой жизнью, которой Артем тайком восхищался, наблюдая за родителями. Но стоило лишь проснуться и открыть глаза, как реальность обрушивалась на него, давя на сердце невыносимо тяжким грузом. А назойливые мысли о том, что в данный момент ее возможно уже целует, обнимает, ласкает какой-нибудь там Вася-Петя-Коля (привычные российские образы давались молодому человеку особенно ярко), порой буквально выбивали почву из-под ног. Вот и сейчас, одного мимолетного воспоминания с лихвой хватило для того, чтобы вновь ощутить боль утраты. Мысленно заскрипев зубами, Артем смахнул с лица непрошеную слезинку и рассерженно отвернулся от прекрасной веспийки, к которой он, увы, ничего не испытывал.
На следующее утро, ничего не подозревая о раздиравших любимого сомнениях, Корнелия недвусмысленно потребовала «продолжения ночного банкета». Пришлось, не то чтобы со скрипом, но и без особой охоты, соответствовать запросу. Впрочем, как всегда поглощенная в первую очередь своей персоной, веспийка ничего не заметила. Сполна получив желаемое, она милостиво изволила удалиться в соседнюю комнату, соблазнительно покачивая крутыми бедрами и мурлыча себе под нос фривольную песенку. Вскоре из-за кирпичной стены послышался ее недовольный, постепенно удаляющийся голосок, чехвостящий, и в хвост и в гриву, подавшую не то парадное одеяние рабыню. Проторчав в спальне около часа, Артем, наконец, не выдержал и осторожно сдвинул легкую, холщевую занавеску прикрывавшую дверной проем. Не обнаружив никого в соседней зале, он уже решил было выйти, однако раздавшиеся неподалеку голоса заставили юношу отказаться от этой затеи. Слащавую речь Луция Флавия без церемоний перебивал гневный баритон принадлежащий императору Веспа.
– Эта иберийка принадлежит Корнелии. Ты сам подарил ее, а теперь вдруг советуешь лишить мою дорогую дочурку ценной рабыни? Берегись Рустик! Ты играешь с огнем.
– Нет-нет ваше величество, – Артем мысленно представил себе, как испуганно затряслись жирные щечки сенатора, – не лишить, нет! Всего лишь предложить ей равноценную… более чем равноценную замену! Клянусь золотой чашей Вана, я лично подберу для нее двух или даже трех, да трех молоденьких, красивых ибериек.
