Вот он их оба и оприходует разом, пока сваха не нависала над душой, при этом всё равно ощущая в желудке какие-то пустоты, которые непременно требовали заполнения.
Или каши гречневой подаст ложку. «Как ей вообще можно наесться, кашей этой, совершенно не сытной? Мяса бы кусочек жареного или рыбки копчёной! Ну, или хотя бы полную миску этой гречки, но только с молоком. А то размажет три зерна по тарелке и ешь. А что там есть-то? Птичке и той на один зубок! Я же не на диете!» – возмущался Пётр, но эти мысли были где-то очень глубоко в душе. Вслух он никогда ничего не высказывал: себе дороже, можно и ничего не заработать на завтрак, проболтавшись с пустым желудком весь день.
Летом – куда ни шло: можно помидор с грядки сорвать, вытереть об штаны да употребить здоровья ради. А что делать зимой?
Тосковал Петя по Анютиным разносолам, и всё чаще плакал, как ребёнок, обнимая постаревшую, как и он, сливу, добытую им ещё в пору расцвета дел колхозных.
Тогда можно было даром взять добро, привезённое руководством для посадки в колхозных садах, себе под общую марку. Этим Петя пользовался иногда в силу своей должности. Так и вырос у них с Анютой сад возле дома.
Всё было: и яблони, и черешни, и смородина, но эта слива считалась дороже всех. На неё, вспоминал Петя, Аркаша ещё ребёнком любил лазить, тренируя свои навыки будущего штангиста, развивая мускулатуру, а однажды упал, да раскурочил себе то самое «интересное место». Они с Анютой тогда очень переживали, боялись, что наследства не будет у сына.
Ан, нет. Троих народили с Кирой. И слива, не будь дурой, тоже рожала каждый год, как влепленные висели на ней плоды, которые потом сушили на крыше сарая всё лето и начало осени, а зимой прикусывали их к чаю.
Обо всём этом размышлял теперь Петя, поднимая с земли никому не нужные сливы, крупные и сладкие. А залётная пчела иногда норовила ухватить его за палец, дабы доказать, что не его добро, и ла́пать, значит, нечего.
Но такую тихую думу всегда нарушал крик: «Господи, ну куда в твоём возрасте так есть в три горла? – сокрушалась Тамара, – это же вредно для организма».
Он не роптал, было бы кому, а этой – что, только время тратить, вот Петя просто уходил куда-нибудь в глубь двора, при этом тихонько утирая слёзы.
А сейчас, поджав, как по команде, больные ноги, последнее время совершенно его не слушавшиеся, сидел молча один.
Сваха же, резво перешагнув через них, прошла мимо своей дорогой, так и не удостоив родственника добрым словом. А иногда она смотрела на него, как на врага или самого ненавистного человека.
Бывает, что люди обижают друг друга, оскорбляют их и свои чувства. И тогда кажется, что нас предали. И уже никогда не стать в таком случае родными и близкими. А бывает, что столько наговоришь им от обиды, нанесённой ими же, потом, как будто невзначай, что и смотреть в глаза – срам один. А смотреть-то как раз и приходится. Потому как пространства другого-то и нет, как то, которое есть…
Мы обвиняем этих самых родных и близких во всех людских
