же, я воюю против самого себя? Не понимаю. И врагов у меня нет.
– Может, твой отец? – намекнула она.
Валентин задумался. Отец? Он попытался представить себе лицо, которое могло бы принадлежать человеку с саблей, но не смог.
– Я не помню его.
– Он умер, когда ты был маленьким?
– Наверное.
Валентин покачал головой и почувствовал, как в висках у него застучало.
– Не помню. Я вижу высокого человека с темной бородой, темноглазого…
– Как его звали? Когда он умер?
Валентин вновь покачал головой.
Карабелла наклонилась, взяла его за руки и тихо спросила:
– Где ты родился?
– На востоке.
– Да, ты говорил. Но где, в каком городе, в какой провинции?
– В Ни-мойе? – вопросительно произнес Валентин.
– Ты спрашиваешь или отвечаешь?
– В Ни-мойе, – повторил он. – Большой дом, сад, неподалеку река. Да, я вижу себя там, купаюсь в реке, охочусь в герцогском лесу. Может, я видел это во сне? Или читал что-то такое, или мне рассказывали?
– Как зовут твою мать?
Он открыл было рот, но промолчал.
– Она тоже умерла молодой?
– Галиара, – неуверенно сказал он. – Да, Галиара.
– Приятное имя. Расскажи, как она выглядела.
– Она… Она была… – Он запнулся. – Золотые волосы, как у меня, гладкая свежая кожа, глаза… ее голос… Это так трудно, Карабелла.
– Ты дрожишь.
– Да.
– Иди сюда.
Она притянула его к себе. Она была много меньше его, но казалась сейчас гораздо сильнее, и рядом с ней ему было так уютно.
– Ты ничего не помнишь, Валентин? – спросила она мягко.
– Ничего.
– Ты не помнишь, где родился, откуда пришел сюда, как выглядели твои родители, не помнишь даже, где ты был в прошлый Звездный день? Твои сны не могут служить тебе руководством, потому что ты ничего не можешь объяснить в них.
Ее пальцы осторожно, но твердо начали ощупывать его голову.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– Смотрю, нет ли повреждений. Удар по голове может отбить память.
– Есть что-нибудь?
– Ни рубца, ни шишки. Но это еще ничего не значит. Это могло случиться месяц или два назад. Когда взойдет солнце, посмотрю еще раз.
– Мне нравится прикосновение твоих рук.
– А мне нравится касаться тебя.
Валентин спокойно лежал рядом с ней. То, о чем они говорили, растревожило его. «Другие люди, – думал он, – помнят свое детство и юность, знают, где они родились и как зовут их мать и отца, а у меня нет ничего, кроме неопределенных фрагментов, тумана тонких, ненадежных воспоминаний, покрывающего колодец пустоты». Он знал, что там пустота, и не хотел заглядывать в нее. Но Карабелла заставила его это сделать. Он недоумевал, почему так не похож на других,
