Она смирилась со своим положением и желала лишь одного – чтоб ее мукам поскорее пришел конец. А как уж это произойдет: или в порыве безумства Юра придушит ее сильнее, чем обычно и она задохнется? Или свернет ей шею? Или Тимур вставит ей в задний проход не целую бутылку, а, скажем, колотую. Распорет ей кишки, и она скончается от потери или заражения крови? Это одному Богу известно.
Самым жестоким был Юра. Он любил избивать ее. Понятно, не за дело. Так просто. Бил в основном по лицу. А если ногами, то не скупился на все тело. Ноги у него были волосатые и кривые. Пальцы маленькие, с огрубевшей кожей и тоже кривые. Нелли удалось рассмотреть их в деталях, когда она облизывала ступни по его приказу. А потом, ударом ноги по лицу, что означало поменять ногу, лобызала другую, такую же скверную. Кроме отвратительных ног, Юра имел омерзительное пузико. Такое, которое на высоком худощавом теле смотрится до смешного неуместно. Однако руки, такие же длинные и тощие, обладали неожиданной силой. В этом Нелли неоднократно убеждалась.
И если бы не эти мелочи, скрытые под красивой дорогой одеждой, которые человек не видит при первом знакомстве, то он был, в общем-то, хорош собой. Обладал правильным овальным ликом, с чистым высоким лбом, с густыми белокурыми волосами. Лицо его казалось будто из мрамора – редкого и дорогого. Только глаза – бледные и водянистые – приводили Нелли в оцепенение. Она словно бы смотрела в глаза мертвецу.
Тимур выделялся извращенными вкусами. И ему не хватало в ее среднестатистической внешности неформальности. Однажды, будучи под сильным кафом, он захотел разрезать Нелли язык надвое. Его чудом отговорили. А вот соски он ей все же проколол. Какими-то подручными средствами, причиняя неимоверные страдания, удерживая сопротивляющуюся девушку в четыре руки, он вставил металлические колечки с шариками на концах. По одному проколу на каждый сосок. Потом еще долго и с удовольствием любовался своей работой.
Тогда, в короткие промежутки адекватного восприятия реальности, Нелли с ужасом оглядывала себя. Вернее то, что осталось от некогда улыбчивой и добронравной девушки. Свое затасканное, иссушенное тело. Свою разорванную в клочья душу. И начинала горячо молиться о смерти.
Минутами ей ужасно хотелось хохотать, громко и бешено. И она хохотала, как ведьма на шабаше. Страшно и по злому. И только удар сплеча заставлял ее умолкнуть.
Как-то раз в комнату вошел Макс. Нелли пребывала в непонятной прострации между сном и явью, пристегнутая наручником к спинке кровати. Ее всегда пристегивали, если оставляли одну. Он был уже не пьян, но еще и не под кайфом. Он находился в том тяжелом, грузном, дымном состоянии человека, вдруг проснувшегося после многочисленных дней запоя. Настроение его было хуже некуда.
Он прошел к столу. Отыскал среди бардака початую бутылку коньяка и опрокинул в себя содержимое из горлышка. При этом не сводил с девушки налитых кровью глаз. Он злился. На свое недомогание, на неспособность избавиться от него сию же минуту. На своих беспутных друзей, которые все еще где-то дрыхли.
