целая гора вкусного жира и мяса! Утром женщина вышла из яранги и увидела на берегу голову своего мужа-кита. Она бранила своих сынов, открыла им тайну их рождения и чуть не лишилась рассудка от горя. Но ночью, во сне, ей явился дух ее мужа и разрешил своим потомкам-людям охотиться на китов, чтобы их тяжелая жизнь стала хоть немного легче…
Пятнадцать лет поселок Янранай благоденствовал. Ни разу больше не случилось там голода, миновали жителей и болезни. Эпидемия, завезенная моряками с японской шхуны, обошла все побережье, а янранайцев не коснулась. Умирали только дряхлые старики, и даже растяпа Камтын, которого сильно помял умка-медведь, похворал-похворал, а потом выздоровел, только стал крив на один бок. Боги прислушивались к шаману Акмолю, духи послушно являлись на его зов, хотя он не пил настойки гриба вапак и не курил травы кахтх, которая растет в двух мирах разом, в мире живых и в мире мертвых.
Шаман вымолил у богов большую удачу – неподалеку, на мысе Касан, расположилось лежбище моржей. Год за годом флегматичные животные приходили на одно и то же место, словно не замечая того, что бьют их и охотники, и белые медведи. А на остатки медвежьего пиршества из тундры приходили песцы.
Впрочем, Акмоль настрого запрещал бить моржей сверх необходимого.
– Боги разгневаются, – предупреждал он соплеменников.
Боги гневались и тогда, когда охотники льстились на предложения торговцев, меняли ценный моржовый бивень и песцовые шкурки на вонючий спирт и перепивались до полусмерти. Позволялось менять товар на винчестеры и патроны, на стальные ножи, яркие ткани, на чай и табак, на муку, белую как снег, и на белоснежный сахар, сверкающий, как наст… В поселке пили мало водки, зато все были сыты, веселы, хорошо одеты. Здешние невесты ценились по всему побережью, и даже из-за холмов приходили тундровые люди, чтобы взять себе в жены здоровую и веселую девушку из Янраная, хотя обычно оленеводы презирали кемыльгынов – приморских жителей.
И лучше всех была Анипа, дочь шамана Акмоля. У нее косы доходят до земли. Стан ее строен, запястья тонки. От ее бледного лица охота зажмуриться, как от слишком яркого, добела раскаленного летнего солнца. У Анипы в глазах печаль, у Анипы тень от ресниц падает на щеки, длинную шею обвивают бусы в семьдесят рядов. От Анипы не пахнет ни жиром, ни дымом – телу девочки присущ тонкий аромат свежевыпавшего снега и цветов, тех желтых и алых цветов, что весной расцветают в тундре. Злые янранайские псы скулят, как щенки, когда видят Анипу, и готовы ползти за ней на брюхе в какую угодно даль.
Она носит праздничную одежду даже в будни, потому что не знает никакого труда. Она не носит воду, не готовит пищи, не умеет разжигать огня и не знает, как держать в руках выквэпойгын[1]. Анипа только искусно вышивает бисером и оленьим волосом, ее работы ценятся по всему побережью, хотя порой она изображает невиданных животных, вещи, предназначения которых не знает никто, и места,
Орудие для обработки шкур (
