бедствием! Алла! Ангел смерти грозит нам. Небеса уступают, ад победит, помоги нам, лежащим пред Тобою во прахе!”
Продолжительный самум больше истомляет людей и животных, нежели все остальные тяготы пустыни. Путешественник испытывает при этом совершенно новые, неизвестные ему страдания: через короткое время у него трескаются губы, потому что всякая влажность испаряется в горячем воздухе, и из ранок идет кровь; сухой язык жаждет воды, дыхание становится зловонным, все члены отекают. К безмерной жажде вскоре присоединяются нестерпимый зуд и жар во всем теле, кожа трескается и во все трещины набивается тонкая пыль. Страдальцы испускают громкие жалобы; иногда жалобы эти доходят до настоящего бешенства, а иногда становятся все тише, слабее и наконец вовсе затихают. В первом случае несчастный сходит с ума, в последнем кровь, лихорадочно бьющая в жилах, так отяготила голову, что страдалец впал в бесчувственное состояние. Минует буря, но многие из людей уже не встанут – жизнь их пресеклась от мозгового удара. Некоторые верблюды также при последнем издыхании.
Да и пережившему немногим легче. Жажда уморит его, но только еще медленнее, мучительнее. Верховой верблюд его пал, мехи почти вовсе сухи. Он пытается идти пешком, но раскаленный песок вскоре обжигает ему ноги и покрывает их ранами. Каждый из спутников слишком занят самим собою, чтобы оказать больному внимательную помощь; все правила и порядки нарушаются, погонщики стараются завладеть верблюдами, которые покрепче, чтобы на них спастись бегством; если это им удастся – тогда пропал весь караван, следовательно, нужно противодействовать им. Вьюки сбрасываются, навьюченными остаются только те верблюды, которые несут мехи с водою; в случае благоприятного исхода каждый путник берет себе по какому-нибудь верблюду, и все спешат к ближайшему потоку или колодцу – конечно, не все доходят живыми. Один верблюд как-нибудь отстал, уморился, пал – седок его наверное останется тут же. Напрасно рвет он свою бороду в клочки, проклинает свою участь – для него нет спасения: вода его выпита и ему предстоит умереть от истощения.
Тут-то и расстилается перед ним “море дьявола”. Умирающему представляются самые восхитительные виды: сельские жилища, окруженные рекою, пальмовые леса на берегу озера, потоки, по которым идут расцвеченные флагами суда; ему чудится вода во всевозможных комбинациях. Воображение так услужливо услаждает болящую душу милыми призраками! Если представим себе, что фата-моргана при таких именно обстоятельствах разостлала по равнине свое воздушное озеро, то досужая фантазия легко может добавить к тому, что действительно чудится, еще деревья, дома, людей – словом, все, чем вздумается потешить умирающего. Как удивительно верно представляется это состояние в стихотворении Фрейли-грата, из которого приводим выдержку в прозе:
“Она с изумлением озирается вокруг. Как, что такое? Ты спишь, супруг мой? Небеса были свинцовые, а теперь облекаются в светлую сталь. Где же пламенная желтизна пустыни?
