прерывается. Остается только жалобная книга на привязи у стола, всегда белая, да темное расписание на стене, и еще хилые часы у дверей, с привешенными к одной из гирь, в виде добавочного жалованья, старой подковой и таковым же наперстком от косы. Несмотря на это сугубое поощрение, старослуживые часы идут вяло и совсем не в ногу с временем. Не нужно иметь большой проницательности, чтоб прочитать на их мрачном челе, что им уж не до службы у Сатурна, и что одно только жестокосердие кондиций удерживает их на столь трудном месте. Но видимые недостатки черноморских станций окупаются одним, сокрытым под их камышовой крышей, нравственным достоинством: здесь вы никогда не услышите неблагозвучного, потрясающего желчь путешественника, в самом ее основании, и вызывающего наружу все дурные его свойства: «нет лошадей!» И потом лошади, которых дают вам, лихие черноморские лошади, мчат вас с быстротой, равной вашему нетерпению, а иногда даже превосходящей оное, – что уж бывает не вполне приятно, ибо тогда от полного состава повозки достигает следующей станции одна только тачка с передними колесами. Если на тройке черноморец, он не будет кричать и растобаривать, как ямщик чисто-русский; но, как удивительный человек, который не хочет петь в один голос с другим, который по доброй воле никогда ничего не делает против внутреннего убеждения, и который безусловно убежден, что лошадь не понимает слов, он – свистит. А свистит так, что в пределах Ростовского уезда слышно. На первой от границы Черноморья станции названного уезда ямской староста, у которого были на руках докучливые проезжающие, нетерпеливо ожидал возврата своих троек, выпущенных с тяжелой почтой на черноморскую станцию. Послышался колокольчик с черноморской стороны, и озабоченный староста послал мальчика выглянуть за ворота – свои ли обратные идут, или, чего доброго, черноморец скачет с новым гоном. «Еще далече, – обозвался мальчишка за воротами, – не видать гораздо, а слышно свистит». – «Коли свистит, так черноморец», – произнес староста с уверенностью, которую не сильны были бы поколебать никакие громы, и почесал в затылке.
Почтовые дороги так же пустынны, как и станции. Они не обозначены ни рвом, ни деревцом. В темную осеннюю ночь или в зимнюю метель вся надежда на редкие поверстные столбы и, еще более, на чуткость и памятливость степной тройки. Основательный страх остается тогда, скорее всего, за переезды чрез мосты, которых насчитывается на почтовых, чумацких и проселочных дорогах до 170. Из них три только каменные, а все остальные деревянные, по безлесью, сколоченные кое-как. В них часто усматриваются ненужные отверстия, а перилы их обыкновенно расходуются чумаками для варения каши с салом в мокрую погоду, когда другое подручное топливо, бурьян и камыш, не хочет гореть. Той же участи подвергаются и дощечки, прибиваемые к поверстным столбам для показания числа верст.
Не слишком удовлетворительное состояние сооружений по части путей сообщения воспето даже в народной поэзии казаков. Черноусый
